Осетрова О.А.

В данной статье проводится философский анализ факта самоубийства Аркадия Ивановича Свидригайлова, героя романа великого русского мыслителя Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Исследование проводится в экзистенциально-психоаналитическом ключе.

Проблема самоубийства была актуальной во все времена человечес - кой истории, не иссякает ее злободневность и сейчас, поскольку наша современность изобилует огромным количеством самоубийств и суицидаль - ных попыток, связанных с поибком смысла жизни, проблемой бессмертия, жизненными кризисными ситуациями и т.д.

Многогранность суицидальной проблематики обусловила интерес к ней профессионалов различных областей человеческой жизнедеятельно - сти - медицины, психологии, психиатрии, юриспруденции, философии, литературы, религий и т.д.

Однако решение проблемы, несмотря на многочисленные поиски, до сих пор не найдено, хотя предпринимались и предпринимаются грандиозные попытки ее осмысления, имеющие первостепенное значение для про - цесса ее разрешения.

Не обошел своим вниманием эту проблему и великий русский мысли - тель Ф.М. Достоевский, страницы романов которого пронизаны человеческой болью. Эта боль бесконечна, что свидетельствует о метафизической бездне души человеческой. Причем одним из последствий боли, достигшей своего предела, является самоубийство.

Ф.М. Достоевский анализировал различные суицидальные типы, испытывая при этом особый интерес к так называемым логическим самоубийствам. Так, рассуждение логических самоубийц, выносящих приговор бездушной природе, представлено, например, российским мыслителем в его статье «Приговор»: «Я создан с сознанием и эту природу сознал: какое право она имела производить меня, без моей воли на то, сознающего? ... в моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание, - вместе со мною к уничтожению... А так как природу я истребить не могу, то и истребляю себя одного, единственно от скуки сно - сить тиранию, в которой нет виноватого» [3, с. 397].

К анализу философских взглядов Ф.М. Достоевского, воплощенных в его творчестве, обращались не только литературоведы, литературные кри - тики, но и классики русской и зарубежной философии - Вл. Соловьев,

Н.А. Бердяев, Лев Шестов, В. Зеньковский, Н. Лосский, В. Розанов, Р. Лаут, А. Камю и др.

Непосредственно исследованием проблемы самоубийства у Ф.М. Достоевского занимался французский мыслитель А. Камю, отме- тивший, что «тема самоубийства ... является для Достоевского темой аб- сурда» [4, с. 84], и проанализировавший самоубийство Кириллова («Бесы»), определив его как высшее и педагогическое. Отмеченное самоубийство действительно чрезвычайно сложно и глубоко, как, впрочем, и все иные суицидальные факты, представленные Ф.М. Достоевским в его романах и «Дневнике писателя», а их - множество.

Анализируя проблему самоубийства в творчестве Ф.М. Достоевского, следует помнить о религиозных (христианских) чувствах самого писателя, который сумел за запретом христианства на суицид увидеть проблему человека, алчущего и не находящего Бога; глубоко религиозного, но предпочитающего муки ада и отказ от Божественного всепрощения боли и мукам унижения, удушающей общественной атмосфере: убить себя вопреки воле Бога, пойти на самоубийство с образом в руках - не вызов ли это христианскому Богу? А может быть, это высшая степень смирения?

Читаем у потрясенного Ф.М. Достоевского: «Этот образ в руках - странная и неслыханная еще в самоубийстве черта! Это уже какое -то кроткое, смиренное самоубийство. Тут даже, видимо, не было никакого ропота или попрека: просто - стало нельзя жить, «бог не захотел» и - умерла, помолившись» [1, с. 146]. Подобное же потрясение вызывают изображенные писателем самоубийства детей, невинных, оказавшихся жертвами грехов других и - любящих жизнь.

Изобилие фактов детских (и не только) самоубийств в XX - нач. XXI ст. свидетельствует в определенной мере о правомерности изречения

В. Кантора: «...для русского читателя [и не только - О.О.] актуальность Достоевского в известной степени равна актуальности Библии» [5, с. 391]. И это не кощунство. Это то, что вновь и вновь возвращает нас к работам Ф.М. Достоевского.

С точки зрения О.А. Меня, Ф.М. Достоевский - посланец Божий, иными словами, пророк. А. В. Кантор, в свою очередь, подчеркивал, что «предназначение пророка - не угадать будущее, а сказать народу, как не должно жить» [5, с. 391]. И, действительно, Ф.М. Достоевский излагает каждый факт самоубийства как урок, который человечеству необходимо усвоить для продления жизни.

Объектом исследования данной статьи служит самоубийство

А.И. Свидригайлова, человека, в котором сплелись воедино тягчайшие пороки и благородные деяния.

Задачей исследования является проведение философского анализа отмеченного самоубийства в экзистенциально-психоаналитическом ключе, что позволит вскрыть его внешние и внутренние мотивы. Данная задача предусматривает необходимость анализа экзистенциальных и психоаналитических мотивов самоубийства А.И. Свидригайлова.

Базой для написания статьи служит гениальное произведение великого российского мыслителя Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Между прочим, с этим произведением связано несколько любопытных фактов:

1) отмечаемое некоторыми исследователями и знакомыми писателя (с легкой руки Страхова) сходство между Свидригайловым и Достоевским, в том числе и касательно суицидальных тенденций (отмечу, что этот момент не находится в поле зрения автора данной статьи, не склонного к отождествлению Ф.М. Достоевского с его героями);

2) как отметил современный исследователь темы суицида в жизни и творчестве великого писателя Н. Наседкин, именно в этом романе непосредственно в образе Свидригайлова поднимается глобальная философская проблема: «причинно-следственные связи между атеизмом и суицидом» [6, с. 217]. Это та проблема, которая вплотную связана с проблемами «смерть и бессмертие», «христианство и атеизм», и ранее привлекавшими внимание мыслителя.

Уже первое знакомство читателя романа с господином Свидригайловым свидетельствует о противоречивости его натуры. Перед нами человек в прошлом военный, употребляющий спиртное, грубый. Однако эта грубость наряду с презрением служила ему защитным механизмом от вспыхнувшего чувства к девушке. Ему, между прочим, присущи жалость и раскаяние (эпизод с письмом), которые не позволили окончательно уничтожить в общественном мнении любимую девушку. И несмотря на его домогательства, он способен вызвать жалость к себе и своему положению виновника у матери девушки, определяющей его как сумасброда.

Дальнейшее знакомство с героем продолжается его самохарактеристи - кой: я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. А этим человеческим является любовь к Дунечке, «что уж, конечно, не по нашему велению творится» [2, с. 274].

Интересна оценка, данная самим Свидригайловым тому «любовному» положению, в котором он оказался:

1) определяя свое место в системе «изверг - жертва», он скорее относит себя ко второму разряду;

2) несмотря на «гнусность» предложений (отъезд в Америку или Швейцарию), герой к объекту своей любви «может, самые почтительнейшие чувства при сем питал» [2, с. 274];

3) желание взаимного счастья с любимой девушкой.

И еще одна важная черта героя - многословие, свидетельствующее об отсутствии коммуникативного контакта в течение нескольких дней. Иными словами, оно есть следствие одиночества. Последний момент имеет принципиальное значение для понимания образа. С одной стороны, одиночество свидетельствует о процессе рефлексии, предусматривающем рост самосознания, а с другой - выступает одним из суицидальных факторов, на чем неоднократно акцентировал внимание С. Кьеркегор.

Итак, Свидригайлов был шулером, сидел в долговой тюрьме, но, по оценке Раскольникова, умел «при случае быть и порядочным человеком» [2, с. 277] хорошего общества. Однако любовь к Дунечке способствовала его нравственному воскрешению и пробуждению благородных чувств: прошлое внешне отсечено, поскольку открылись глаза на многое, что ранее не замечалось, он уже вне привычного ему общества, долго служившего болотом с удушающей атмосферой, вместо которого теперь возникла необходимость в воздухе, то есть в нравственном очищении и внутренней свободе, которую достичь не так просто, как просто не замечать бывшее окружение, не вступая с ним во внешний контакт.

С внутренней болью и пустотой справиться несравненно сложнее, а порой и вовсе невозможно. Ведущий американский суицидолог Э. Шнейдман по этому поводу писал, что «почти во всех случаях к самоубийству приводит боль особого вида - психическая боль, которую я называю душевной болью (psy-chache)» [8, с. 124].

С точки зрения современного суицидолога, психическая боль, что приносит невыносимое психическое смятение, страдание, мучение, есть метаболь, то есть боль от ощущения боли, детерминированная «фрустри- рованными или искаженными психологическими потребностями» [8, с. 125]. И образ Свидри-гайлова служит тому ярким подтверждением (и в этом актуальность произведений Ф.М. Достоевского).

Очевидно, что Свидригайлов испытывал все более нарастающую боль, истоки которой коренились в «актуальном» для него прошлом, равном настоящему вследствие неизжитости боли и вины.

По прочтении романа мы можем выделить помимо сравнительно легких преступлений Свидригайлова такие, которые непомерно отяготили его душу.

1. Смерть Марфы Петровны, внешне обставленная как естественная, но наступившая не без помощи Свидригайлова (наличие элемента убийства).

2. Смерть дворового человека Филиппа через самоудушение вследствие постоянных гонений и взысканий со стороны Свидригайлова (пассивное убийство).

3. Смерть четырнадцатилетней девочки, обесчещенной Свидригайло- вым, охороненной без образа и зажженных свечей, поскольку христианство запрещает эти атрибуты по отношению к самоубийцам. Степень собственной вины за самоубийство этой девочки прекрасно известна Свидри- гайлову (элемент убийства, как и в предыдущих случаях). Ее обвиняющей улыбки он не мог вынести даже в своем воображении - улыбки, в которой сконцентрировалась недетская, беспредельная скорбь. К сожалению, ее крик отчаяния не был услышан. Будучи не в состоянии уничтожить окружающий бездушный, равнодушный мир, общество, девочка уничтожила себя, вынося, таким образом, приговор миру в целом и Свидригайлову в частности.

Как бы там ни было, окружающие каждого человека люди со временем (иногда сразу) начинают составлять часть его мира, его внутреннего пространства. Уход Других в небытие, что органически сопровождается страхом своей смерти, как правило, суживает собственное внутреннее пространство. Отсюда можно предположить следующее: самоубийство девочки и смерть любящей его жены результатом своим имели смерть (отмирание) части Я Свидригайлова, что стало очевидно с повышением его рефлексии: это видение девочки - самоубийцы, привидения жены (и дворового человека).

Этими преступлениями наряду со всевозможными наслаждениями, которыми упивался Свидригайлов, и была исчерпана его жизнь. Интересна одна деталь, которую обнаружил в его лице Раскольников незадолго до совершения им самоубийства: «Это было какое-то странное лицо, похожее как бы на маску...» [2, с. 459]. Иными словами, лицо-маска (не посмертная ли?).

Следует отметить, что в Свидригайлове с обозначенными выше потерями произошло сужение смыслового внутреннего поля сознания его Я, что освободило место экзистенциальной пустоте, возможность заполнить которую несла в себе Дунечка, отказавшаяся от подобной миссии. Однако окончательный Свидетельством тому, например, служит для Ф. Хуземана работа Лессинга «Как древние изображали смерть», а также наличие у древних египтян понятия души Ка, у древних греков - псюхе. Все большее «заземление» человека со временем привело к разрыву и потере им эфирного образа путем трансформации последнего из видимого в невидимый. Результатом же отмеченного процесса «заземления» стало все большее погружение человека в область материального и потеря им связи с миром духовного, считает ученый.

Учитель же Ф. Хуземана Р. Штайнер акцентировал внимание на том, что эфирное тело граничит, с одной стороны, с материей, а с другой - с сознанием и его явлениями.

Можно принимать или не принимать приведенную выше точку зрения, однако очевидно, «что в случае с видениями Свидригайлова имел место указанный механизм восприятия им невидимого для других уровня. И объяснение этого нездоровьем героя и болезненностью расстроенного сознания ничего не убавляет и не добавляет к сказанному, кроме, разве что того, что на данном этапе забвения определенного уровня (если принять отмеченную концепцию) изменения, вызванные, в первую очередь, психическими заболеваниями, могут повлечь за собой изменения в восприятии духовно-душевного.

Исследуя же творческое наследие Ф.М. Достоевского, я пришла к выводу о существовании для мыслителя трех этапов самосовершенствования человека:

1) осознание чувства собственной вины пред всеми и за всех;

2) обретение в сердце своем Любви;

3) постижение человеком таинственных связей с мирами иными, что и произошло с героем.

Последний процесс амбивалентен, поскольку:

1) он свидетельствует о духовном росте человека, что, между прочим, огласуется с теорией Ф. Хуземана; безусловно, это - благо;

2) но это же и - трагедия, поскольку в анализируемом случае Свидри- гайлов ощутил свою заброшенность в этом мире, следствием чего стало как внешнее, так и внутреннее одиночество и пустота, - категории экзистенциальные.

В свою очередь, постижение связи с миром иным приводит Свидригайлова к размышлениям о вечности, будущей жизни, образ которой у героя пугающий и замкнутый (не проявление ли это страха смерти, страха ада за свершенные преступления?):

- «А что, если там одни пауки или что-нибудь в этом роде...» [2, с. 282];

- «Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность» [2, с. 282].

Данный образ, возникший в сознании Свидригайлова, свидетельствует о следующем:

1) о суженности сознания героя, ограниченного духовно-душевной пустотой;

2) о наличии своеобразного свидригайловского «подполья» (как психоаналитической и экзистенциальной категории).

Отсюда:

1) невозможность дальнейшей жизни по эту сторону, наполненной таким ужасом и жутью;

2) непримиримость с жизнью будущей, наполненной тем же ужасом и жутью;

3) отрицание обеих вышеуказанных возможностей, своеобразный протест, желание ничтойного небытия (а ведь по христианским традициям самоубийц недозволенно даже хоронить на святой кладбищенской земле).

Страх смерти для Свидригайлова, мы можем предположить, утратил свою остроту в силу «контакта» с теми, кто уже принял смерть не без его участия, поскольку, как отмечает К.У. Пэрриш, «человеку свойственно испытывать страх перед неизвестным. Пока смерть не станет частью нашей жизни, она будет оставаться пугающей неизвестностью» [7, 83]. В Свидри- гайлове же уже произошел своеобразный процесс интеграции (со смертью).

При этом Свидригайлов не бездействует, но ищет для себя новые пути, это:

1) встречи с Раскольниковым, с которым они, по его мнению, одного поля ягоды;

2) неясное желание отправиться на Северный полюс;

3) попытка материальной помощи Дунечке;

4) помощь семье покойной Катерины Ивановны «просто, по человечеству» [2, с. 429];

5) и, наконец, самое главное, - Любовь к Авдотье Романовне.

В целом, если суммировать всю известную информацию о Свидригайлове, давшему самому себе характеристику человека развратного и праздного, в его жизни имело место многое, но отсутствовала - Любовь. Правда, Марфа Петровна его очень любила, однако любовь односторонняя способствует, между прочим, развитию эгоизма, но не обогащает внутренне, духовно. И вдруг - сила вспыхнувшего чувства, готовность к преодолению любых препятствий ради достижения своей цели (и не только физическое обладание прельщает, этого было довольно в его жизни, но забрезжила (может быть, до конца неосознанная) возможность счастья (по Л. Фейербаху, именно стремление к счастью является стимулом человеческой жизнедеятельности)).

(Кстати, и последняя (роковая) ссора с Марфой Петровной вышла у Свидригайлова из-за Дунечки - «защита» от свадьбы и жениха).

Я уже отмечала, что по ходу жизни Свидригайлов становился причиной смертей ряда окружавших его людей, уход в небытие которых сопровождался отмиранием частей его Я, вконец сузившегося до единственного смыслового знака жизни - Я Авдотьи Романовны: «... Я вас бесконечно люблю. Дайте мне край вашего платья поцеловать, дайте, дайте! Я не могу слышать, как оно шумит. Скажите мне: сделай то, и я сделаю! Я все сделаю. Я невозможное сделаю.

Чему вы веруете, тому и я буду веровать. Я все, все сделаю! Не смотрите, не смотрите на меня так! Знаете ли, что вы меня убиваете...

Он начал даже бредить. С ним что-то вдруг сделалось, точно ему в голову вдруг ударило» [2, 485].

Вот он, стремительный всплеск искренних и сильнейших чувств любви, полный безысходности и надрыва. Здесь явственно прослеживаются нотки вер-теровского чувства, такого же неразделенного, вызывающего испуг (страх).

Дунечка - единственная для Свидригайлова, возможность остаться в живых, единственный смысл его жизни. Возникла ситуация, в которой необходима полная самоотдача своего Я Другой, воплотившей в себе всю ценностную систему жизни. Произошел процесс идентификации своего Я с Я объекта обожания.

Дунечка не ответила взаимностью, ее уход - навсегда, что равносильно смерти. Она была единственной светлой смыслообразующей точкой сознания Свидригайлова, окруженной экзистенциальной пустотой одиночества. После ее ухода эта пустота затянула собою все внутреннее пространство сознания, что стало равнозначным смерти при жизни. Уже абсолютно все потеряло смысл и значимость. А кроме пустоты и одиночества осталось еще отчаяние: «Странная улыбка искривила его лицо, жалкая, печальная, слабая улыбка, улыбка отчаяния» [2, 489].

Отчаяние в возможности добиться взаимной любви равносильно в Свидригайлове отчаянию в себе, повлекшему стремление избавиться от своего (уже ненужного, умершего) Я.

И последняя деталь, кстати, тоже вертеровская, - брошенный Дуней револьвер (как продолжение ее отказа и его отчаяния) как единственный выход, оставленный ему ею. Этим не возможно было не воспользоваться.

Таким образом, экзистенциальные (пустота, одиночество, заброшенность, отчаяние) и психоаналитические (разорванность цельного Я Свидригайлова с переносом смысла на Я Другого, что умерло для него, сужен- ность сознания) факторы в своей совокупности выступили суицидальными движущими силами в Свидригайлове. Именно под действием этих факторов он вынужден был прервать свое физическое существование, обессмысленное преждевременной духовно-душевной смертью при жизни.

Равнодушие общества в целом, и в частности Единственного Другого, нежелание услышать и понять, безразличие к чужой боли - проблемы, актуальные для современного общества. Каждый спешит, занят своим делом, - и некогда остановиться и оглянуться вокруг: может быть, близкому или незнакомому человеку, оказавшемуся сейчас рядом, нужна помощь, поддержка. - Это крик, раздающийся из романа Ф.М. Достоевского, который мы упорно продолжаем не слышать.

Использованная литература

1. Достоевский Ф.М. Два самоубийства // Полное собрание сочинений. В 30 т. - Л.: Наука, 1981. - Т. 23. Дневник писателя за 1876 год. Май- октябрь. - С. 144-146.

2. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. - Минск: Беларусь,

1976. - 544 с.

3. Достоевский Ф.М. Приговор // Достоевский Ф.М. Дневник писателя: Книга очерков. - М.: Эксмо, 2006. - С. 394-397.

4. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об Абсурде // Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. - М.: Политиздат, 1990. - С. 23-100.

5. Кантор В.К. «...Есть европейская держава». Россия: трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. - М.: РОССПЭН, 1997. - 479 с.

6. Наседкин Н. Самоубийство Достоевского. - М.: Алгоритм, 2002. - 448 с.

7. Пэрриш К.У. Смерть и умирание: новый взгляд на проблему. - М.: Институт общегуманитарных исследований, 2003. - 224 с.

8. Шнейдман Э.С. Душа самоубийцы. - М.: Смысл, 2001. - 315 с.