Суханцева В.К.

Восточноукраинский национальный

университет имени Владимира Даля (г Луганск)

Объединение феноменов сакрального и обыденного в одном контексте на первый взгляд может показаться если не противоестественным, то противоречивым. Однако это только лишь на первый взгляд, поскольку собственно ситуация современной социокультуры и сама не поддаётся инвариантной интерпретации. Для того чтобы прояснить ситуацию, обратимся вначале к проблеме обыденного и подчеркнём, что её разработка в современной философской науке только начинается и сколько-нибудь серьёзного аналитического осмысления не получила. Сказанное вовсе не означает, что проблемы не было. Напротив: обыденность наличествовала всегда и всегда была тем единым по существу "местом", где находился и продолжает находиться человек. Обыденное заставило говорить о себе в двадцатом веке, когда технологические успехи массовой обработки общественного сознания достигли предела. Информационное общество открыло доселе неведомые резервы воздействий на социальную психологию и категорически изменило её ландшафт. Традиционно существующие ценностные акценты сместились, и единичная личность оказалась в ситуации экспериментального материала, не защищённого от замыслов и умыслов экспериментаторов.

Уточним сказанное. Речь идёт не о чьих-то злых умыслах, но о категорически изменившейся парадигме цивилизационного развития. Взгляд на человеческую историю с момента её возникновения до сегодняшнего дня фиксирует парадоксальную картину: от первоначального хаоса доисторических цивилизаций, через триумф разума, нравственного и категорического императива человечество пришло к хаосу, регламентированному на атомарном уровне и при этом лишённому аксиологической составляющей в качестве определяющей остальные параметры социального бытия.

Ясно, что в качестве аксиологической составляющей, а точнее - аксиологического основания имеется в виду проблема Абсолюта, о которой на протяжении тысячелетий повествует вся мировая философия и которая практически уходит из философской проблематики после немецкой классики. Это неслучайно, ибо после замкнутого в себе совершенства гегелевской системы в неклассической философии появляются иные ипостаси абсолютного: исторический детерминизм Маркса, абсолютная воля Ницше и трагически обращённое само к себе экзистенциальное одиночество. В этой ситуации Бог должен умереть, и знаменитая фраза Ницше означает по существу не просто одну из самых резких констатаций в европейской философии, а старт новой парадигмы, в которой и сегодня обретается двадцать первое столетие. Путь пролегает от "смерти Бога" к хайдеггеровской "нетости Бога", когда никого уже не интересует, есть Он или нет. Триумф безразличия по указанному вопросу демонстрирует постмодернизм, иронически фиксирующий весь букет социокультурных диагнозов и не имеющий цели предложить выход. По сути дела, иронически нейтральная позиция постмодернистских штудий совершенно точно отражает состояние культурного сознания, с высот трансценденции и абсолюта рушащегося в провалы довлеющей обыденности.

Примечательно, что описанная ситуация не подлежит однозначной оценке, а просто требует анализа. Сформулируем ряд вопросов. Что представляет собой обыденное сознание? Имеет ли в нём место некая ценностная структура? Уместно ли в случае обыденного сознания говорить о его, сознания, этической составляющей?

Обыденное сознание есть экзистенциальное пространство человеческого бытия, выведенное за рамки предельных бытийственных оснований - Абсолюта, трансценденции, целеполагания как фундаментального вектора деятельности. Кроме того, обыденное сознание атемпорально, поскольку вне чистой интеллектуальной процедуры не воспринимает время ценностно и не маркирует его в качестве осознанно протекающей событийности. Можно сказать, что обыденное сознание есть непрекращающееся настоящее, в связи с чем, имитируя хаос, им на самом деле не является. Не претендуя на выявление структурных компонентов обыденного сознания по причине неминуемой пространности рассуждения, обратимся к проблеме ценностных его ориентаций. Вот здесь-то и возникает вопрос о сакральном, что также требует комментария. Сразу же оговорим, что сакральное, священное и религиозное синонимами не являются. Более того, в ряде конкретных социокультурных ситуаций они могут противоречить друг другу. Мы понимаем модель соотношения указанных понятий как некую вертикальную конструкцию, в основании которой в качестве фундамента находится сакральное. Сакральное, на наш взгляд, есть атрибутивно присущее человеку чувство внутренней опорности бытия, с помощью которой в хаотической спонтанности обыденности возникают экзистенциальные участки устойчивости: человек получает возможность остановить себя в потоке, причём может сделать это даже интуитивно и подсознательно. При этом сам феномен возникновения сакрального непосредственно связан с базовыми экзистенциалами - страхом, отчаянием, горем, радостью и пр., классически определёнными Хайдеггером его в "Бытии и времени". Отсюда, как и фундаментальные экзистенциалы, сакральное выступает в виде человеческого априори, присущего бытию на всех уровнях его проявления. Этим может быть объяснена поразительная устойчивость ритуальной стороны социальной жизни в самых различных и разделённых во времени и пространстве цивилизациях. Заметим, что при всей разнице религиозных, этических и эстетических норм существует обряд оплакивания и провожания покойников, праздника по случаю появления новорожденного и многое другое, что так и не смогла уничтожить глобально охватившая планету неопрагматическая цивилизация. Отсюда ясно, что обыденное и сакральное не только не находятся в противоречии, но с необходимостью существуют вместе, при этом сакральное смягчает и амортизирует ужасающее по сути иссякание единичной человеческой жизни. В качестве сакрального, впрочем, выступают не только судьбоносные обстоятельства, вторгающиеся в обыденность. Сакральными становятся вещи, внезапно пронизываемые теплотой чувства: фотографии, чашки, особенно оставшиеся от уже ушедших владельцев. Именно это имел в виду О.Мандельштам, комментируя знаменитую Гераклитову фразу: "Бог сидит в печке". Именно это имел в виду Августин Блаженный, говоря о храме внешнем и храме внутреннем, ибо внешний храм переживёт меня, и он есть для всех, а внутренний - во мне, и уйдёт только вместе со мной. Отсюда сакральной является вещь как память, и в этом смысле обыденность вовсе не беспамятна: она есть нерефлектируемая память.

Путь от сакрального к священному начинается тогда, когда экзистенциальное чувство через рефлексию поднимается к Логосу, именно в этой процедуре происходит обозначение для себя нравственной истины и осознание её ценности, не подлежащей историко-культурной переоценке. Таковы "добро" и "зло" как извечно фигурирующие точки отсчёта того или иного деяния. Заметим в этой связи, что сама этика как таковая может быть основана только на истине, не подлежащей трансформации, в то время как та или иная мораль исторически подвижна и может балансировать в пространстве определённых идеологических координат. Отсюда священное есть область нравственно устойчивых истин, прошедших огранку Логосом и наделённых внутренним смысло- и целеполаганием.

Восхождение к религиозному представляет собой универсальный социальный акт восхождения от Логоса к Духу; при этом область Духа из чистой трансценденции приобретает социально значимый статус и определяет собой все структуры и уровни общественного бытия. Более того, упомянутая область пронизывает собой культуру и формирует в ней эстетический идеал, вне которого всякое иное проявление получает негативную оценку. Под этим знаком прошли гигантские эпохи, и только лишь в середине девятнадцатого века религиозные институции объективно ослабили своё воздействие на социокультурные стороны жизни. Как бы то ни было, религиозное в его институциональном проявлении есть область мировоззрения, она идеологизирована и по отношению к миру личности имеет нормативно-формирующий характер.

Обыденное сознание обращено к религиозному только на уровне индивидуальной веры, не отягощая себя глубинным осознанием её нравственных предпосылок и зачастую следуя её, веры, традиции и ритуальной стороне. В этой же степени обыденное сознание не обременено мировоззренческими установками, поскольку не формирует картину мира, а попросту пребывает в этом мире. Хайдеггеровское Dasein и есть фиксация указанного состояния обыденности, вовсе не исключающего причастности к бытию именно в силу присутствия в обыденном сознании сакральных структур. Именно из указанных структур вырастают "священное" и "религиозное"; именно эти структуры при утрате религиозных идеалов удерживают человека от падения в бездны тотального нигилизма.

Тотальный нигилизм обозначает в первую очередь процедуру универсальной десакрализации, то есть элиминирование всех оценок из сферы их этической фундированности. Процесс десакрализации стимулировал к жизни постмодернистскую философию прежде всего потому, что именно в десакрализации появилась возможность избавления от "генеральной категории", то есть того смысложизненного центра, вокруг которого на протяжении тысячелетий структурировала и обозначала себя человеческая культура. И не только культура, но и отдельная личность, которая, даже нарушая этические нормы, чаще всего осознавала греховность этого нарушения. Один из любимых проектов постмодернизма, шизоанализ, напрямую формулирует легитимность раздвоенности личности между этическим (нравственным) и нейтрально-прагматическим. Раздвоенность становится нормой, и отсюда обыденное существование есть существование "в промежутке", оно дискретно. Само сакральное становится симулякром, а в мире симулякров этика не работает, проблема нравственности представляется глубоко архаичной и оценке уже ничто не подлежит. Зато появляются области квазисакрального: мода, реклама, формирующие массовое сознание клише, выполняющие по отношению к обыденному сознанию внешние, структурирующие функции и предписывающие ему находится в рамках и соответствовать. Это можно рассматривать как определённую цивилизационную стадию, как посткультуру, то есть оценивать нейтрально и иронически, как и поступает современная философия. Однако об этом нельзя не говорить, поскольку человек живёт в обыденности, лишь иногда, в считанные моменты своей жизни, ощущая дуновение трансцендентных миров, а через них рефлектируя себя как существо нравственное. Регламентация обыденности, управление ею превращают личность в программируемое существо: при этом программисты надёжно закрыты демократическим законодательством, а программа внедряется безболезненно и незаметно. А обыденность течёт, и единственную надежду оградить себя от указанных воздействий имеет только в островках сакрального априори, всё ещё вспыхивающих в ней и оказавшихся на редкость устойчивыми. Ведь мы по-прежнему оплакиваем покойников и иногда радуемся новорожденным.