В.А. Косяк

Сумской государственный

педагогический университет им. А.С. Макаренко

«То, что ищется зрением или каким-либо другим телесным чувством, ищется самим умом»

Августин Аврелий

Практическое знание, телесный опыт, чувственное знание, «отелесненный» разум рассматриваются автором как понятия рядоположенные, взаимоэксплицирующие и взаимодополняющие друг друга и выступающие субстратом «чистой» теории.

Ключевые слова: практическое знание, чувственное знание, телесный опыт, телесность.

Практическое знание как практическое умение обнаруживает себя посредством телесного опыта, имеющего основополагающее жизненно-практическое и эпистимологическое знание. В практическом знании

овеществленная «телесная мысль», «питается» восприятиями чувств, которые суть восприятия тела, из которых складывается чувственный, «отелесненный» разум. Чувственность предстает в неклассической философии органической и аподиктической наличностью в структуре мышления, без которой последнее невозможно. Она загадочна, недоступна для гуманитарного «осязания»; постижение её может по-видимому, дать более полное понимание того, как формируется сущностные силы человека. Чувственность имплицитно «сопровождает», сознание, присутствует в нем в образах «телесно воплощенного разума», «механизма работы сознания», обретает статус чувственно познающего тела.

С помощью чувства жизни мы «ощущаем себя как исполненную пространства телесную сущность». В чувстве движения актуализируется моторика нашего тела как текст нашей сущности. Чувство равновесия позволяет нам осознавать наше положение в пространстве, и оно же приводит к единству наше чувство жизни и чувство движения. В чувстве осязания происходит непосредственное наше соприкосновение с внешним миром, «касание» объектов. Переживание осязания по своей природе, как и чувство жизни, движения и равновесия, также дано человеку внутренне-телесно [4, 176-193]. Эти и другие телесные чувства (зрения, слуха, обоняния, вкуса) составляют наш внутренний телесный опыт, без которого невозможно никакое знание, и потому телесному опыту как практическому знанию имманентно присуще качество базисности. Однако телесное-практическое знание мало привлекает эпистемологов, традиционно рефлектирующих высшее, теоретическое знание. За практическим же знанием издревле закрепился статус второстепенного.

Первыми, кто высказал недоверие к практическому знанию, субстратом которого является чувственный-телесный опыт, были элейские философы VI-V вв. до н. э. Занятые понятийным, дедуктивтивным мышлением, они с недоверием относились к показанием чувств (Парменид), считали их неполными (Ксенофан). Недоверие Парменида к показаниям органов чувств с высокой оценкой умозрительного знания импонировало и Платону. Недоверие к свидетельствам органов чувств - это «древнейшее недоверие». «Мудрецы всех времен и народов, - пишет Свами Вивеканда, - полагали, что обладают истиной более высокой, чем та, которая постигается через чувственные восприятия. Знания, полученные через органы чувств, обрекают нас на жизнь в состоянии полусна или бодрствования, точно в тумане» [5, 119, 294].

Античный рационализм сформировал дискурс негативного отношения к перцептивному, основанному на данных сенсорных систем, практическому знанию. Только логосу дано познавать истинную природу реальности, а doxa (чувственное знание, видимость, самоочевидность) - это не ерІБІеше, не знание о том, что скрывается от поверхностного взгляда, и потому оно неистинно. Скептически относился к практическому знанию и Аристотель [3, 66]. Практики, считал он, опираются лишь на знание единичного, и умения, выработанные ими опытным знанием, могут быть приложимы только к отдельным предметам. Знание же общего, теории является единственно верным гарантом выявления истины вещей. Вместе с тем, оппонируя теории Платона о существовании бестелесных форм вещей, их «видов», их «идей», Аристотель наделяет статусом бытия не идеи, а именно вещи, «первые сущности», способные быть предметом чувственного восприятия. Не мышление, а деятельность органов чувств является для него критерием существования, дающая знание о структуре бытия, о форме и сущности вещей.

Традиция апелляции к свидетельствам органов чувств является не менее древней, чем традиция недоверия к ним. Древнеиндийские чарваки (локоятики) еще до Будды проповедовали самый вульгарный материализм, считая религию чушью, бога - выдумкой жрецов, Веды - написанными жуликами и дураками. Цель жизни чарваки видели в чувственных наслаждениях. Сознание они сводили к функции органов чувств. Источником познания признавали только чувственные восприятия, отвергая выводное знание и знание от авторитета [5, 296]. И все же приоритет теоретического, рационального знания, закрепленный Стагиритом, был воспринят в качестве эвристической epistemе последующими поколениями философов.

Но мысль о жизненно важной значимости опытного, наглядно-телесного способа получения знания спорадически находила своих толкователей в разные эпохи. Так, в Новое время попытка апологии практического знания была предпринята Дени Дидро. В письмах к Софии Волланд он для аргументации надежности практического знания приводит пример выбора Микеланджело формы свода при работе над куполом собора Святого Петра в Риме. Купол красив, но и необыкновенно прочен, что было впоследствии теоретически подтверждено математическими и геометрическими расчетами. Дидро полагал, что Микеланджело пришел к кривой, дающей самую большую прочность, через свой непосредственно-осязательный опыт (телесный опыт - В.К.), через визуально-телесное знание [1, 79], которое пополняется значением и смыслом в ходе взаимодействия телесности мастера с телом предмета труда. Столяр, плотник, каменщик, скрипичных и иных рукотворных дел мастер смысл своих действий уточняет в каждом своем движении, и априорные знания при этом не являются для него руководящими. Все нюансы своего мастерства он решает так, как побуждает к тому «производственная ситуация», к которой он привязан всей своей плотью, подчиняя и направляя свои движения на изготовление моделируемой вещи-артефакта. Познающее тело безвестных мастеров подсказывало им и выбор лучшего угла лопастей ветряка мельницы, и многие другие решения конструктивных задач без опоры на теоретическое знание. А любознательный математик обнаруживал постфактум, что все сделано так, как если бы это было сработано по лучшим чертежам, подтверждая тем, что хорошие расчеты обязательно соответствуют лучшему опытному-физическому- телесному-практическому умению. Богатый телесный опыт и интуиция прочности и равновесия позволили Микеланджело найти лучшую форму купола собора. В своей жизни ему множество раз приходилось решать задачи прочности и устойчивости. Опыт состязаний борцов тоже подсказывал ему, какой наклон нужно придать своему телу, чтобы сопротивление противнику было наибольшим [1, 79].

Практическое знание - это несловесное знание на основе комплексной работы зрения, слуха, вкуса, обоняния, осязания, кинестезии, интуиции. Оно проявляется главным образом в физическом, материальном и художественном творчестве. Его можно назвать эйдосом визуализации, звуко-цветным, эстетическим чувством и чем-то еще. Оно относится к тонкой чувствительности, тонкой телесности, к базовому началу. Языком речи оно не артикулируется, не вербализуется, и беды большой в том нет, ибо наши интенциональные состояния, мнения, желания, предпочтения на основе чувственного, телесного опыта более фундаментальны, чем наша способность, а точнее наши попытки, облекать их в словесную форму. Практическое, телесное умение не тяготеет к словесному выражению. Единицы наших движений не соответствуют единицам речи, если таковые обнаруживаются во внутренней или внешней речи. Г ончар или танцор не ищет, как «пробиться» от своих умных движений к своей умной речи - мысль всякий раз ускользает и ее невозможно отчетливо сформулировать. Часто это даже не мысль, а ее смутный след, не могущий улавливать и выражать суть происходящего, чего, в общем- то, и не требуется, так как телесного-практического знания для деяния «здесь» и «теперь» оказывается вполне достаточно. Если при этом все же имеет место внутренняя речь, сокращенная до обрывков слов, то происходит переработка чувственных данных, их ситуативное понимание как самоэкранирование, но не как саморефлексия, для которой не остается времени.

Телесное сознание индетифицирует себя с конкретными совершаемыми действиями, довольствуясь эмпирическими самоощущениями субъекта - его способностями органов чувств видеть, слышать, обонять, осязать - чувствовать непосредственно онтологически данное, очевидно-длящееся, без акцентации и избирательности чувств и мыслей, и без размышлений, конечно же, над смыслозадающими проблемами бытия. «Сжатость» пространственно-временной ситуации при выполнении ответственно-точных движений концентрирует сознание на моторных актах тела в рабочих, спортивных или сценических действиях, но не на словесном мышлении и саморефлексии. Обнаруживающийся при этом опыт умений авербален. В этом убеждают такие общеизвестные действия, как кладка кирпича, метание диска или танцевание ламбады.

Для технически эффективного выполнения этих и других физических действий важна кинестезия, мышечное чувство-знание, которое на язык слов непереводимо, оно тяготеет к своим телесным жизненным корням, к первичным данным нерационального сознания. Если предположить присутствие тут мысли, то это будет скорее мысль чувствующая (вспомним И.П. Трекслера (1780-1866) говорившего о «чувственном духе», «чувственных мыслях», «интеллектуальных чувствах»).

Обнаруживает себя мысль чувствующая в «живых действиях», в которых, по Н.А. Берштейну, присутствует что-то вроде интеллекта: они чувствительны к ситуации, к возможностям собственного выполнения, к своим коррекциям. Движения оказываются умными, в них как бы сидит интеллект. В телесной означенности живыми движениями выражает человек свое сокровенное во всей его полноте на основе чувственного опыта своего тела. Живые движения как бы прощупывают предмет нашего внимания и действия изнутри, чутко реагируют на малейшие изменения в нем. Это некое «осязание» взглядом, слухом и иные «осязания», которые суммируясь дают полимодальные «осязания» - синестезию - соощущения, межчувственные ассоциации, благодаря которым нам интуитивно ясны «блестящий звук», «малиновый звон», «теплый цвет», «серебристый смех» и др. Синестезия дает практическое умение тонко и многомерно ощущать внешний мир. Чем больше у человека чувственных контактов с предметным окружением, тем богаче у него соответствующие практические знания. Море, например, можно ощущать лежа под пляжным зонтом, и изредка окунаясь. Но его можно ощущать плавая в любую погоду, ныряя без снаряжения и со снаряжением, скользя по его поверхности стоя на доске с парусом, управляя катером или яхтой, летая над ним на дельтаплане и др. Все эти ощущения, синтезируясь в синестезие, дают физическое, телесное, практическое знание моря. Этот пример показывает, что спорт имеет богатые возможности для соосущений, для практического познания внешнего мира. Преодолевая внешнее сопротивление, атлет полнее - практически-телесно - воспринимает-понимает внешнюю среду. Пловец практически познает озеро намного полнее, чем тот, кто прогуливается по берегу. Альпинист «всеми фибрами своего тела», а значит, многограннее познает восхождение, чем курортник, поднимающийся на Ай Петри по канатной дороге. У альпиниста богаче физическое, телесное, практическое знание о восхождении. А это значит, что и красота природы воспринимается спортсменом глубже вследствие ее активного «телесного усвоения», так как более интенсивный тонус мускулов и нервов, приобретенный в систематическом тренинге, расширяет возможности специфических ощущений, восприятий, переживаний, расширяет возможности ориентации в пространстве и во времени - в конкретных хронотопах, - расширяет диапазон чувственного, телесного, практического знания.

Известно, что эстетические ощущения мы получаем посредством зрения и слуха - визуально и аудиторно. Однако к синестезие зрения - слуха, дающей качественное восприятие среды, может «подключаться» и кинестезия, мышечные ощущения. В спорте «мышечное чувство» (И.П. Павлов) может выступать в роли «органа чувств», дающем возможность тонкой дифференциации движений, телесного различения красоты поз и движений.

В реализации практических умений человека участвуют пять анализаторов (пять сенсорных систем): кинестезический (двигательный), тактильный, зрительный, слуховой, вестибулярный (статикодинамический). Они имеют разное долевое участие в информации о ходе движений и их коррекции. Их синергийная работа является условием тонких специфических восприятий в мире движений. В спорте это, например, «чувство воды», «чувство времени», «чувство мяча», «чувство снаряда», «чувство дорожки», «чувство лыжни» и др. Все они - составляющие практического знания.

В результате комплексной работы анализаторов (с доминированием вестибулярной сенсорной системы) достигается жизненно важная константа - равновесие тела, ориентировка человека в условиях земной или искусственной гравитации при выполнении физической работы. Стремлением человека максимально проявить свои способности, раздвинуть диапазон практических умений, «побыть на краю» обусловлено появление новых, экстремальных видов спорта (фристайл, виндсерфинг, скейтбординг и др.), требующих исключительных двигательных умений.

Мудростью природы, биологической потребностью растущего организма в освоении жизненно важных умений обусловлена любовь детей всего мира к качелям, каруселям, подкидным сеткам, вообще к полетным движениям, в которых происходит развитие и совершенствование вестибуломоторики - основы развития физических способностей, необходимых для всех составляющих жизнедеятельности человека; способностей, которые в своей скоординированности обеспечивают аккомодацию - приноравливание движений и восприятий субъекта к объекту и ассимиляцию - приспособление объектов к своим желаниям и способностям, включение их схемы своей деятельности.

Со времени появления на Земле живых существ, именно двигательные умения были главными при решении задач питания, самосохранения и размножения. На любой из сигналов из внешней среды живое существо должно было отвечать действием, адекватным силе и характеру раздражителя. Именно адекватное физическое поведение служило допуском к существованию, носители же иного поведения должны были умереть. Как верно пишет Я.В. Сиверц ван Рейземан, именно совершенствование двигательных способностей и умений позволило перейти человеку к символизации, означиванию своих психических состояний и природных явлений в искусстве и науке, иначе его умственные силы так и остались бы в границах скрытого символизма, лишенные возможности приобщится к процессу усложнения духовности, включению внутренних энерго-информационных потоков в совокупное поле Мыслящего Универсума. Развитие двигательных умений обусловило становление семиотики и развитие на ее основе когнитивных и креативных способностей, культуры, всех высших качеств человека [11]. Корректируя свои практические умения, мы, возможно, совершенствуем и наш теоретический интеллект, который, в свою очередь, направляет совершенствование нашей моторики, нашего базового, практического знания, корни которого в нашей телесности.

Наше тело онтически предуготовлено к «искусствам, наукам и ремеслам»; креативность человеческой телесности играет генетическую роль антропологической предпосылки существования любого искусства и музыки в частности [10]. Имея развитое чувство ритма и совершенно владея «музыкальной речью» своего тела, мастер танца как бы рисует в пространстве своим телом, выполняя звуко-движенческие фигуры. Здесь благодаря чувственности - незримой ипостаси антропологической телесности, проникающей музыку, - становится возможным совмещение в единое целое символизма музыки и ее «физиологии», ритмов музыки и ритмов плоти [9, 112]. Также и спортсмен-фигурист «чувствует музыку в теле», мыслит на языке движений, открывает новые возможности своего «творящего живого тела», «объятого» чувством и духом (не интеллектом теоретическим!). Фигурист, равно как и артист, танцор имеет возможность насладиться этим «объятием», быть счастливым от ощущения своей музыкально-телесной аутентичности. В глубине этого ощущения он постигает метафизику «телесно-двигательного счастья», для которого важно соучастие зрителей, их вдохновляющая фасилитация. Во многих видах искусства (театр, опера, хореография) - кинематограф, телевиденье, спортивное искусство, человек использует в качестве материала для создаваемого образа свою телесность: пластику, жесты, мимику, движение, голос, психическое и физическое интонирование в силу того, что телесность является «материей всех феноменов психики» (М. Меро-Понти, Ж.-П. Сартр) [9, 112], всех феноменов мысли и теоретического интеллекта, всех феноменов речи, субстратом, явным, или в «скрытых основаниях» (Э. Г уссерль) всех видов жизнедеятельности людей.

Телесность может представать в обличьях «внутреннего тела» как многообразие внутреннего телесного опыта человека - в реакциях, влечениях, способностях самоконтроля и самоуправления, что отличает друг от друга представителей разных ремесел, профессий, разного социокультурного статуса. Внутреннее тело - это желания, вожделения и экстазы, «восчувствованность изнутри» как боль и трепет, «уязвленные, потаенные недра» (С. С. Аверинцев). Внутреннее тело - это совокупность органических ощущений, напряжения мускулов, но и влечения, потребности, переживания страха, гнева и восторга. Все собственно телесные, органические внутренние ощущения себя, душевные движения и состояния обусловлены нашим искусственным и естественным внешним окружением, которое определенным образом формируют как развитие наших влечений, так способы получения удовольствия. Наши суждения и действия на основе ощущения внутреннего тела - внутреннего телесного опыта, равного практическому знанию - субъективно достоверны и верны, потому что это мои ощущения, моего тела, и они недоступны «другому», не подлежат объективации «другим». Внутренний телесный опыт можно почувствовать на «тонком плане» как нечто, обеспечивающее наше «непосредственное чистое и бессубъектное бытие» без суждений и понятий, бытие как самоочевидную первооснову, как знание-ситуацию, «знание-жизнь»; как ощущение собственного существования, которое неотделимо от нас, и которое есть наше чувствующее и познающее тело, витальность которого органична нашему «Я» [7, 152]. У культурного человека телесный опыт своего тела может стать источником творческих смыслов и вдохновения. У поэтов, например, обнаруживается отражение в поэтических текстах их «душевно-телесного комплекса»: их личностный телесный опыт, «бессловесное начало» становится основой для отыскания слов, нужных для обращения этого неповторимо-личного «бессловесного» в словесное. Полнота наполнения текста телесной психической организацией автора зависит, по-видимому, от адекватности авторского чувственного, телесного опыта замыслу, художественной ткани создаваемого произведения, от силы авторских телесных интуиций. Масштаб «вторжения» авторского витального начала внутрь произведения и его «телесного присутствия» в тексте обусловливаются, пишет Л.В. Карасев, способом перехода телесности автора в телесность литературную [6, 142]. Можно сделать допущение, что человек может мыслить не только мозгом, но и всем телом, о чем говорил Ф. Ницше. Мозг ассимилирует ранее накопленное в организме сигналы о прежних состояниях тела, которые неявно направляют разум в его решениях.

Концепт эссенциальной и экзистенциальной базисности телесности можно проследить от древности до наших дней. Уже в древнеиндийской философии «даршаны», телесная деятельность мыслилась производящей ощущения, восприятия, интеллект и мышление, - предвосхищая тем европейские философские догадки XVII-XVIII веков и аргументы молекулярной биологии на рубеже XX-XXI веков о существовании «умственного вещества». Отдал должное феномену телесности и Августин Аврелий. В трактате «О Троице» он толкует ум отелесненным. Ум любит чувственное, то есть телесное, тяготеет к нему и «не способен без образов телесного пребывать в самом себе». Ум смешивается с телесными образами и не может отделить себя от них: «то, что ищется зрением или каким-либо другим телесным чувством, ищется самим умом». Чтобы ум мог узреть себя в чистом виде, ему необходимо отделиться от всякого знания, полученного посредством телесных ощущений [2, 89-95], но это, возьмем на себя смелость утверждать, невозможно. Дж Локк допускал, что материя способна мыслить. Г.В. Лейбниц полагал, что неотчетлевые мысли происходят от тела, и чтобы сделать их отчетливыми и понятными, надо рассматривать тело, а не душу. По мысли К.Г. Гельвеция и Ж. Ламетри, мышление, сознание, духовная деятельность являются дериватами телесной организации. По П. Гольбаху, все наши мысли, познания, дела есть следствие нашего «физического», того, чем сделала нас природа. В антропологии Л. Фейербаха, мышление и телесная организация едины, основой этого единства является тело. «Антропологический поворот» в философской мысли ХХ столетия предопределит апелляцию к телесности как эссенциальному и экзистенциальному атрибутам человека [8, 160]. Философ-структуралист Р. Барт назовет телесность «материей», «тканью» мысли.

И с позиций «когнитивной философии», с ее кредо «телесно воплощенного разума», «чистое созерцательное мышление» невозможно вне чувственности как основы и гаранта связи сознания с окружающим миром, общности строения нашего тела и условий жизни, обусловленности способа нашего «разумения» мира связью разума с мозгом, телом, телесным опытом. Без чувственности, телесного опыта (практического знания как умения) невозможно было бы развитие культуры.

Телесной означенностью охватываются все внутренние и внешние события, все особенности практической и интеллектуальной деятельности, поэтому телесное, практическое и теоретическое выступает категориями одного уровня общности. Наши речь, общение и мысли телесного свойства, ибо отталкиваются они от образов, создаваемых нашим телом. И наше «несловесное мышление» достоверно воспроизводится языками нашего тела, и то, как мы «разумеем» мир, есть следствием телесной вооплощенности разума, и потому, ментальное и телесное могут быть разделены лишь в абстракции. Одни и те же нейронные и когнитивные механизмы позволяют нам воспринимать, чувствовать и двигаться, создавать концептуальные системы и модусы мышления [8, 162]. Это значит, что теоретический разум не является дериватом бестелесного сознания. Он, приподнятый над телесными «скрытыми основаниями», формируется, того не сознавая, особенностями строения нашего тела, мозга, нашим телесным опытом.

На какую бы высоту абстракции ни возвысилось теоретическое знание, поправ, казалось бы, все телесное, элиминировать последнее не представляется возможным. Для утверждения в бытии эмпирейных идеальных сущностей необходим материальный носитель - запись их в мозговой материи мыслящего субъекта, и соотнесенность их во вне субъективной сферы с телесно означенными символами.

В триаде «Чувственный (телесный) опыт - практическое знание - теоретическое знание», практическое знание представляется возможным мыслить как срединное звено в когнитивной целостности «телесное-практическое-теоретическое». Оно как «нижнее» знание явно отелеснено в своих основаниях вплоть до отождествления с телесным опытом и предстает базальным по отношению к теоретическому, «верхнему» знанию, отелесненность которого рафинирована, имплицитна, но опосредована практическим знанием-опытом.

Литература

Абрамова Н. Т. Являются ли несловесные акты мышлением / Н. Т. Абрамова // Вопросы философии. - 2001. - № 6. - С. 68-82.

Аврелий Августин. О троице. Книга Х (о самопознании ума) // Человек. - 2005. - № 4. - С. 81-98.

Аристотель. Соч.: В 4 т. / Аристотель. - М.: Мысль, 1976. - Т.1. - 550 с.

Бондарев Г. А. Триединый человек тела, души и духа: опыт осмысления науки о духе / Г. А. Бондарев. - М. : Институт общегуманитарных исследований, 1999. - 688 с.

Вивекананда Свами. Четыре йоги. - М. : Прогресс-Академия, 1993. - 528 с.

Карасев Л. В. Незнакомая классика / Л. В. Карасев // Человек. - 2003. - № 1. - С.140-143.

Косяк В. А. Многоликая телесность / В. А. Косяк // Практическая философия. - - № 1. - С. 149-155.

Косяк В. А. Имплицитная базисность телесности / В. А. Косяк // Філософські науки: Зб. наук. праць. - Суми: СумДПУ, 2008. - С. 156-164.

Косяк В. А. Універсум ритму / В. А. Косяк. - Суми: ВТД «Університетська книга», 2008. - 138 с.

Полтавцева О. М. Антропологія музичної тілесності: Автореф. дис... канд. філос. наук / О. М. Полтавцева. - Харків, 2005. - 20 с.

Сиверц Я. В. ван Рейземан. Философия планетаризма и планетарная культура / Я. Сиверц // Литерат. газета. - 1996. - 11 сент.