А.С. Табачков

В основе значимых действий человека лежат его теоретические, а точнее - паратеоретические представления о мире. Поэтому история как объективная наука должна исследовать то, что лежало в основе действий людей прошлого, выяснять, какие рациональные обоснования послужили базисом принятия решений и последующих действий, определивших ситуацию того или иного культурно-исторического локуса прошлого. При этом, с онтологической точки зрения, мысль-замысел паратеоретического паттерна действия фундаментально бытийна, а значит, способна выступать в качестве судьбы сущего.

Ключевые слова: историческое прошлое, историческое событие, паратеоретический паттерн неспонтанного интенционального действия.

Последние полстолетия, несмотря на значительные сложности и противоречия, а может быть, как раз и благодаря им, были временем в целом весьма прогрессивного развития западной культуры. Искусство продолжило движение от мимезиса к концептуальному предложению и созданию провокативных философем, физика все больше и больше отдалялась от позитивизма, техника в максимах своих усилий становилась все ближе к Логосу, одновременно эстетизируя внешнюю сторону своих артефактов, социальное стремилось к рациональному упорядочиванию и гуманизации - как наконец набравшему силу осознанию ценности человека как человека - пусть экономизм мышления и продолжает интерпретировать эту ценность как цену, стоимость свободного, развитого и мотивируемого стремлением к личному успеху работника. И лишь историческому познанию было почему-то отказано в праве на прогрессивный вектор развития и предложено в дальнейшем считать себя неким квазилитературным процессом создания и критики нарративов о прошлом. Так еще раз проявилась близость истории и философии - несколько десятилетий кризиса последней тяжело отразились на, прежде всего, онто-гносеологических основаниях исторического познания. И хотя мы далеки от однозначно негативных оценок того, что известно под обозначением «философский постмодернизм», нельзя не признать, что влияние противоречий этого, безусловно трудного, периода развития философии на историческое знание оказалось все-таки весьма и весьма негативным. Также понятно, на наш взгляд, что до тех пор, пока не начнут появляться и обоснованно доказывать свое право на существование новые, альтернативные постмодернистской редукции к тексту, версии философии истории, последствия этого негативного влияния преодолены не будут.

История, однако, существенно больше, чем просто сегмент гуманитарного академического знания, она является непосредственным конститутивом культуры, в практике которой она прямо вовлечена в дискурсивные механизмы выработки и обоснования значимых решений в различных сферах жизни общества. Это обстоятельство, в свою очередь, делает вполне справедливым оценку ее состояния с этой, жизненной стороны - со стороны прагматических аппликаций исторического знания^[1]. И здесь, даже при самом поверхностном анализе, нам придется констатировать наличие достаточно серьезного кризиса: в последние два десятилетия мы видели, как практика общественной жизни и политическое действие игнорируют даже, казалось бы, очевидные уроки исторического прошлого, причем в это постоянное забвение смысла случившегося вовлечены элиты как великих держав, так и недавно образовавшихся государств. Поскольку многие из них достаточно успешно справляются со сложными экономическими и социальными проблемами, то, по-видимому, что-то не так с историей как знанием, не способным, в отличии от дисциплин, корреспондентных вышеупомянутым областям жизни, предоставить достаточно ясные основания коррекций решений с учетом минувшего, снабдить тех, кто принимает эти решения, достаточно понятными ретроориентирами действий. Известная фраза о том, что история никого никогда не учит, принадлежит все-таки корпусу псевдомудрости обывателя и, конечно, не может восприниматься серьезно. Другое дело, что для того, чтобы быть способной чему-то научить, истории в первую очередь самой нужно быть знанием, нужно быть теорией, вернее, поскольку речь идет о повторной рационализации уже реализованных однажды идеальных оснований практического действия, ей, на наш взгляд, следует быть метатеорией прошлого.

Авторы, обращавшиеся к метафилософской рефлексии от Платона до Хайдеггера, указывали на одну и ту же поразительную особенность философии как знания: на содержащийся в ней элемент простоты. Легко заметить, что в основе любой заслуживающей внимания философской программы обязательно лежит некая достаточно простая, кажущаяся post factum даже очевидной, интуитивная по своему генезису идея. Так, у самого Платона - это двоемирие эйдетического и существования [2], у Гегеля - автономная диалектика Духа [3], у Бергсона - идея качественного превосходства темпорального над любым пространственным способом организации бытия [4]. Не предполагая, разумеется, никакого сравнения с вышеупомянутыми титанами, можно, тем не менее, попытаться выделить подобный простой идейный экстракт и в нашей концепции. Проще всего это будет сделать в форме ответа на следующий, вполне очевидный, вопрос: что дает нам право трактовать историю как метатеорию прошлого?

Основания подобной трактовки могут быть кратко представлены следующим образом: само прошлое рассматривается в нашей онто- гносеологической концепции как сущностно теоретическое; конститутивными элементами событийного исторического бытия в нашей концепции являются так называемые паратеоретические паттерны неспонтанных интенциональных действий - особые структуры теоретически организованного идеального. Стоит сказать, что данное терминологическое новшество вводится в данную концепцию для того, чтобы, с одной стороны, отличить теоретически организованное идеальное исторического процесса от теоретического в узком, специальном значении этого понятия. С другой стороны, нам не хотелось бы по ряду очевидных причин (хотя бы из-за слишком широкого объема и довлеющей истории употребления и злоупотребления) использовать в данном случае понятие «идея».

При этом определение «теоретически» (в этом употреблении) характеризует как форму организации, так и функцию данных структур идеального относительно практики деятельного человеческого бытия, которое, собственно, и создает историю.

При всей своей очевидной простоте, данная онто-гносеологическая концепция обладает, на наш взгляд, определенным эвристическим потенциалом: ведь речь может идти о, по сути, попытке создания своего рода объективной ретрофеноменологии прошлого [5, с.40].

Нужно заметить, что мы не столько стараемся указать исторической науке, чем она должна стать, сколько стараемся показать, чем она на самом деле, давно и по праву, по крайней мере, в лучших своих проявлениях, является - пусть во многом является и неосознанно - с гносеологической и, как следствие, с эпистемологической и методологической точек зрения.

Можно заметить, что, в общем, в чем-то родственные интуиции лежат также в основе так называемой истории ментальностей, но между этими двумя концепциями есть, как нам кажется, одно очень существенное различие: «ментальность» как понятие и «история ментальностей» как построенная с помощью этого понятия концепция - это никак философски не защищенные^[2] и не обоснованные продукты сущностно поверхностного, хотя и безусловно изящного (особенно в концепции «текстурологии» М. де Серто), интеллектуального усилия .

Таким образом, сама практика жизни - той событийной субстанции, которая и становится потом историей, является в нашей концепции непосредственно теоретически обоснованной. Именно поэтому историческое знание полагается в нашей концепции как знание априори метатеоретическое. Изложение наиболее существенных моментов этой концепции мы и предлагаем вниманию читателя в виде нижеследующих тезисов:

1. Современная практика исторического познания смогла сделать репрезентацию своих дискурсов столь реалистичной, что их рецепция стала событием, сопоставимым с событиями непосредственного жизнепроживания реципиента. Так образовался новый культурный феномен экзистенциально воспринятого исторического прошлого, то есть прошлого, ставшего бытийно эквивалентным с лично прожитым. Задача историка, создающего подобный дискурс, заключается при этом в осуществлении такой репрезентации, восприятие которой по силе своего воздействия будет сродни личному опыту. Но если из того, что понимают под опытом, произвольно изымается его рациональная составляющая, то такая историческая работа суть не что иное, как искусственная и опасно неполная анимация событий минувшего. К сожалению, такое развитие было поддержано и обосновано постмодернистской философией истории, постепенно перешедшей к стратегии тотальной редукции исторического к литературному. Мы считаем, что в историческом познании интерпретативное анимирование прошлого, предъявляющее его как готовый к повторному перепроживанию эмоционально-эстетический опыт, не может и не должно рассматриваться в качестве альтернативы теоретическому объяснению событий истории. Воспроизведенные и анимированные позитивности интерпретативных дискурсов являются постмодернистской инверсией идеала верифицируемого знания, поэтому интерпретативное анимирование не противостоит, как это принято полагать, якобы позитивистскому, в своей сути, теоретическому методу, но само отчасти является переродившимся под влиянием постмодернистской критики наследием гегемонии позитивистского мышления.

2. Действие, в том числе и действие, конституирующее историческое событие, подразумевает волю, но воление - это воление чего-либо, воление, которым занимается история, это воление интенциональное и осмысленное, его объект был дан субъекту - человеку-деятелю прошлого - в качестве знания. Поскольку знание всегда нуждается в обосновании и любой концепт требует контекстуализации, появляется необходимость некой формы организации подобного знания. Знание, могущее служить обоснованием реализации воли, способствующее ее превращению в причинную силу социоисторического процесса, должно быть доказательным и в достаточной степени непротиворечивым, иначе оно не справится со своими задачами. Поэтому такое знание должно быть не просто дискурсивно организованным, оно должно содержать в себе алгоритмы реализации каузальности, применение которых способно порождать практику как осмысленное и целенаправленное взаимодействие человека и его мира. Но любая историческая практика нуждается именно в теории или чем-то подобном, практика как целокупность действия фундируется теоретической или некой паратеоретической целокупностью знания. В основе значимых действий человека лежат его теоретические или, вернее, паратеоретические представления о мире. История людей корреспондентна истории их идей, это история событийной реализации идеального; структура реальной темпоральности имеет выраженный идеальный характер. Поэтому история как наука не может заниматься только единичным: человеческими действиями как таковыми и их интенциональными и неинтенциональными следствиями - событиями. История как объективная наука должна исследовать и то, что лежало в основании тех или иных действий людей прошлого, должна выяснять, какие рациональные обоснования послужили базисом принятия решений и последующих действий, определявших ситуацию того или иного культурно-исторического локуса минувшего. Только эта паратеоретическая составляющая может позволить нам действительно понять прошлое. Познающий прошлое разум ищет в нем не нечто случайное, но родственные себе рациональные элементы. Поскольку определяемое паратеоретическими паттернами неспонтанных интенциональных действий сознательное участие в событии является инвестицией экзистентного времени в изначально внешнюю экзистенции событийность, то, с онтологической точки зрения, паратеоретические паттерны действий являются метафизическими поверхностями истечения времени события прошлого, они - это созданные человеческой рациональностью структуры формирования волюнтативно-темпоральных пульсаций бытия социокультурного сущего. Событийные пульсации бытия конституируют историческое время, при этом данные структуры определяют истечение как экзистенциального, так и событийного времени именно через их посредство экзистенциальное время разумно волящих индивидуумов прошлого конвертировалось в событийное интерсубъективное время истории. Многомерные метафизические поверхности истечения времени находятся на границах субъективного и объективного бытия и субъективного (экзистенциального) и объективного (событийного) времени, более того, они в событийной динамике и определяют эти границы. Сконцентрированная на изучении этих действительно фундаментальных структур, история становится инструментом уже онтологического анализа, своего рода объективной феноменологией прошлого, разумеется, эйдетического, а не спекулятивного характера.

3. Историческое развитие культуры происходит в пространстве, образуемом двумя бытийными горизонтами - областью бывшего, но сохраняющего смыслы транстемпорально и экстраситуационно важного и областью еще только формирующегося сущего, того, чему еще только предстоит сбыться - сбыться как сбывшемуся реальному осуществлению или как несбывшейся, но действительной возможности. При этом движение актуального настоящего позволяет возможному в конкретности своих реализаций обрести, а затем и утратить бытийное могущество действительного. Ретро- и перспективные связи конституируют поле взаимосвязанных потенциальностей, в котором и развертывается вся тотальность процессов эволюции человекосоразмерного сущего. Именно в этом первичном пространстве конституируются судьбы событий, и именно это поле потенциальностей, поле Возможного всех Возможностей, и является первичной топографией бытия мира культуры. Для истории как целого путь каузальности пролегает через эйдетические структуры паратеоретических паттернов неспонтанных интенциональных действий, идеальное принимающего решения человеческого разума на индивидуальном и интерсубъективном уровнях задает само время истории как возможности события или событийного ряда, порождаемого осмысленным действием. Рационалистическая культура событийно осуществляется и налично существует только в горизонте, очерченном действующим, принимающем решения разумом. Происходящие время от времени эксцессы случайного, непредвиденные последствия неучтенных следствий действия и бездействия обязательно затем осмысливаются ретроспективно. Это возвращение случайно случившегося в пространство присутствия разума, дискурсивная адаптация контингентного является одной из важнейших задач истории как практики культуры - этим она восстанавливает континуальную целостность культуры как пространства разумного, а значит, в онтологическом плане - и целостность самого исторического времени. В истории любое событие - это со-бытие с прошлым. Паратеоретические паттерны уже осуществленных и ставших частью истории действий через медиум интерпретации и репрезентирующего ее результаты исторического знания могут затем мигрировать в состав актуальных паратеоретических паттернов действий настоящего-будущего. Транстемпоральная и транссобытийная миграция совпадает с переходом между двумя главными формами бытийного присутствия паратеоретических паттернов неспонтанных интенциональных действий: первой, формой паратеоретического паттерна как структуры - детерминанта актуального действия, непосредственно определяющего состав и динамику событийной конституции, и второй формой - его данностью как снятого интерпретативным усилием и сохраненного дискурсом исторического знания смысла, который может стать элементом паратеоретического паттерна действий нового, разворачивающегося в настоящем, события. Это значит, что эта вторая форма, добытая интерпретацией и представленная в историческом знании, является формой подтвержденного или опровергнутого смысла как замысла действия, это - подвергнутая проверке критерием практики паратеория действия.

4. Имеющее место уже в протоинтерпретативной модальности работы познающего сознания детектирование сущего в качестве источника требует задействования онтологической селективности восприятия. Вовлечение в этот акт столь фундаментальной способности вызвано тем, что генетически источник - это, прежде всего, сущее другого, уже более не существующего мира. И именно эта сущностная принадлежность иному порядку культурного бытия определяет его роль гносеологической потенциальности, в которой он выступает в качестве того, что может послужить действительным источником знания о прошлом. При этом у исторического факта и у исторического источника разные способы бытийной актуализации - факт утверждает, а источник свидетельствует. Факт связан со своим дискурсом, источник - с культурным миром - местом своего генезиса, при этом исторический факт дискурсивен, а источник является феноменальной сущностью. Исторический источник - это источник фактичности - особого бытийного способа наличия сущего, гетерогенного миру, в котором происходит акт его опознания в качестве источника. Посредством фактичности исторический источник представляет свой уже ушедший мир в мире актуального настоящего, именно мир, а не дискурс о мире - как это бывает в случае исторического факта - стоит за источником. Источник свидетельствует не только о себе, но и о том сущем, с которым он со-бытийствовал в период своей первой актуальности, имевшей место там, где и он сам действительно имел место был на своем собственном месте синхронного ему мира, мира его формирования как сущего. Источник свидетельствует о бывшем вместе с ним, непосредственно свидетельствует о породившем его событии, опосредованно - о культурном мире, где это событие произошло. Сущее источника осуществилось под непосредственным воздействием рациональности, следовательно, в нем обязательно должно было зафиксироваться проявление этой, несомненно, онтологической, предопределяющей характер вещей, силы. И предопределенное может помочь реконструировать предопределившее, феноменальное источника может помочь восстановить ноуменальное актов породившего его деятельного разума, а оно, в свою очередь, может помочь вновь обрести исследуемый феномен прошлого как дискурсивную структуру адекватного знания.

5. Происходящее при интерпретации паритетно-сущностное соотнесение сознания и подлежащего истолкованию объекта достигается за счет того, что сознанием создаются ноуменальные модели или симулякры объекта, первые имеют метатеоретический, а вторые - имитационный характер. Исполнение этих объектов-аналогов в сознании познающего может быть либо миметическим воссозданием комплекса переживаний со-участвовавших и со-бытийствовавших в событии-объекте людей; и в том случае, если действия историка ограничиваются предъявлением этого воссозданного комплекса к перепроживанию, мы имеем дело лишь с анимирующей интерпретацией прошлого. В этом случае интерпретатор в акте моделирования событийной реальности прошлого исходит лишь из репрезентативной культуры настоящего, поэтому он воспроизводит сюжет, интригу, драму происходившего и делает это так, чтобы получившееся могло быть непосредственно воспринято обычным реципиентом сегодняшних культурных практик. Это тоже сложная и важная задача, но ограничиваясь только ее выполнением, нельзя добиться научности интерпретативного познания прошлого. Исполнение модели объекта, опирающееся на паратеоретические паттерны неспонтанных интенциональных действий или на как-то по-другому фиксируемую рациональность агентов исследуемого события, превращает интерпретацию в уже метатеоретическую процедуру. В этом случае познание имеет дело уже не с внешней стороной события, с его эффектами, но с самой его идеальной основой, с комплексом организованных в теоретическую форму имплементаций рациональности со-участников события прошлого. Такой тип интерпретации отличается наличием действительных оснований, и поэтому способен обеспечивать гораздо большую степень достоверности и, что самое главное, способен проникать за внешнюю, эффектную сторону событийной реальности прошлого, проникать к ее идеальной сути.

6. Установленное при помощи интерпретации отношение с прошлым включает в себя не только момент соотнесенности определенного фрагмента прошлой реальности и современной производящему интерпретацию культуры понимания прошлого, оно включает в себя также и момент реализации инициируемой современностью интенциональной причинной связи двух обособленных и темпорально разделенных миров культурного сущего. Таким образом, в дополнение к всегда существовавшему первому, преимущественно непосредственнокаузальному каналу, в каждом акте интерпретации реализуется второй, преимущественно рационально-референциальный канал связи прошлого и настоящего; естественное культурное наследование дополняется интенциональным выбором позитивного или негативного характера. Наличие этого второго, рационально-референциального канала, дополняет характерный для человека как разумного культурного существа выбор будущего выбором прошлого. От неограниченного детерминациями уже осуществившегося выбора будущего выбор прошлого отличается тем, что это - выбор ограниченный. Но без него невозможно сколь - либо точное позиционирование движения социокультурной реальности настоящего, направление развития которой определяется не только посредством ее перспективной цели, но и тем, откуда осуществляется и отчего отталкивается это развитие. Способность исторических процессов развиваться несмотря на часто неблагоприятные для них стечения обстоятельств, их резистентность по отношению к контингентному объясняется наличием этих двух каналов трансляции в направлении прошлое-настоящее. Оба канала обеспечивают трансляцию причинных конститутивов действительности, но причинность действительности, постоянно транслируемая по первому каналу - каналу непосредственной каузальности, - это причинность Унаследованного, причинность, бытийно оформляемая как Пассивное Предложение Продления; во всех историчных культурах, помимо этого канала, существует и второй транстемпоральный канал, где через медиум дискурсивного знания о прошлом осуществляется иной, рационально-референциальный тип трансляции причинного потенциала действительности. Транслируемая им причинность - это конкурентные предложения к осуществлению, чаще всего, акта терминации существования старого, это причинность Предложения Активного Выбора. С появлением этого второго транстемпорального канала само движение действительности меняет свою схематику и превращается из простого хода «прошлое - настоящее» в сложное, уже процессуальное перемещение «из прошлого - посредством настоящего - в будущее». Настоящее, бывшее некогда вечным самодовлеющим Сегодня, начинает постепенно приобретать все более транзитивный характер. Каждый акт интерпретативного познания исторического прошлого означает движение от непосредственно-каузального способа трансляции причинных оснований действительности к способу рациональнореференциальному, от пассивного принятия унаследованного к осмысленному выбору продолжения начатого или терминации того, что не должно продолжаться, к росту доли разумного, а значит, к качественно иной конституции культурного бытия.

7. Комплекс систематизированных историком источников представляет собой организованную систему следствий, то есть потенциальную референциальную целостность, и эта система тесно или даже непосредственно - в зависимости от типа источника - связана с совокупностью корреспондентных ей причин, которая также - вследствие производимых над источниками-следствиями операций систематизации в процессе исследования - приобретает характер системы. При этом, в случае анализа паратеоретических паттернов неспонтанных интенциональных действий, речь идет уже не о приобретении, а о восстановлении системности - поскольку иерархии взаимодействующих паттернов принятия значимых решений, в структурно-логическом смысле, сами образуют системы - ситуативные системы действующего (действовавшего) исторического разума. Референциальная целостность выступает, таким образом, предтечей и условием смысловой целостности будущего дискурса знания о прошлом. Именно направленный в сторону прошедшего момент систематизации, момент образования референциальной целостности, позволяет воссоздающей креативности познавательного усилия историка впервые предвидеть и предполучить целое действовавшей рациональности, то есть того активного принципа, который, вместе со случайностью, сформировал событие, со следов- источников которого начиналось это усилие транстемпорального экстаза креативного познающего сознания.^[3] Сама возможность перехода от следствий-источников к причинам-элементам прошлой реальности фундирована тем, что исторический источник является посредником между двумя разновременными интенциональными актами - интенциональным актом человека прошлого и интенциональным актом познающего это прошлое историка. Фактический исторический источник соединяет две интенции в им опосредуемую связь, что формирует транстемпоральный и транскультурный компаунд интенций. Исторический источник принадлежит, таким образом, к особому классу сущего - совокупности исторических источников, организованных тем или иным образом, способных формировать точки соприкосновения темпорально разделенных миров. Но для того, чтобы соединяющий две разновременные интенции источник мог проявить все эти свойства, он должен быть осмыслен.

8 Экзистентный характер восприятия исторического прошлого указывает на важную особенность самой экзистенции - на то, что в условиях достаточно развитой культуры она не ограничена пространством личного существования. Более того, выход за пределы этого личного пространства и экстатическое посещение созданных историческим познанием «дискурсивных мест» культурного мира типичны для экзистентной активности полноценного современного человека. Экзистенция человека, соприкасающегося с историческим знанием, не ограничена только его изначально собственной экзистенцией. В терминах онтологии эта особенность может быть названа эмпатической экстатичностью экзистенции человека развитой, историчной культуры. Таким образом, с онтологической точки зрения, потребность в познании прошлого объясняется тем, что человеческая экзистенция не является только индивидуальной автоинстанциацией. Экзистенция интеллектуально развитого культурного человека является превышающей пределы индивидуальности метаэкзистенцией, и для такой экзистенции характерна трансиндивидуальная историчность. Преимущество этого способа бытия в том, что между двумя состояниями собственной сущности оно способно продолжить свое существование и тем закрыть неизбежный разлом идентичности; самовосстановление аутентичности - это та способность, благодаря которой экзистенция способна преодолевать внутреннее сущностное различие и вести историчное существование. Это, как и вообще сама способность к изменению сущности, возможно только потому, что сущность экзистенции дискурсивного концептуального свойства, как и сущность экзистенции в целом рационалистична по своей природе, и именно поэтому она можем меняться в актах автоинтерпретации. Последняя имеет место потому, что самосознание культурного человека невозможно без самопонимания. Автоинтерпретация генерирует актуальную идентичность как сущность экзистенции, и этим инстанциирует ее в бытии. Но интерпретация, даже на этом, первичном уровне автоинтерпретации, не изменяет необратимо свой объект, но производит новую сущность, то есть, в случае автоинтерпретации экзистенции, производит новую экзистентную сущность, не отменяя бытия сущности прежней, которая событийно фиксируется и становится частью прошедшей реальности - как исторически запечатленное духовное состояние человека. При этом трансиндивидуальная историчность метаэкзистенции нуждается в метатеоретическом знании о прошлом. Только такое знание может сделать прошлое частью пространства и времени ее развития.

9. Чередование осмысленного действия и действия осмысления этого действия образует событийно-дискурсивный темп бытия, и именно этот темп лежит в основе самой темпоральности культурного мира. Это значит, что от глубины и эффективности осмысления прошлого зависит (с онтологической необходимостью) когда наступит будущее и каким оно будет. При этом мысль как замысел, мысль, структурирующая себя как план осуществления - суть попытка быть, быть неким специфическим образом. Проективная мысль замысла исторического действия - это мысль бытийная, несущая в себе возможную будущую ситуацию, возможную судьбу большей или меньшей области сущего. Мысль замысла является, по сути, элементом самого бытия, пусть и находящимся еще в модальности возможного, в модальности вступающего в мир и еще не определенного / определившегося до конца бытия сущего. В терминах данного исследования мыслимое замысла трактуется как паратеоретический паттерн неспонтанного интенционального действия, что, в свою очередь, дает возможность толковать исторические события как бытийные узлы интегральной со- и контрреализации паратеоретических паттернов неспонтанных интенциональных действий. И хотя их формирование всегда контаминировано случайностями, эксцессами проявления воли и ошибками, именно в них различные, и в том числе комплементарные и антагонистические паратеоретические паттерны действий соединяются в многомерную конструкцию идеального такой сложности и такой продуманности, что она может уже служить смысловой основой реальности, может быть формой полноценной событийной реализации идеального в объективную историческую реальность [8, с.200- 210].

Использованная литература

1. Табачков А. Интерпретация как способ познания исторического прошлого. - Минск : РИВШ, 2007. - 94 с.

2. Гегель Г.В.Ф. Наука логики // Энциклопедия философских наук. В 3 т. - М.: Мысль, 1974 - 1976. - Т.1 - 452 с.

3. Платон. Собр. соч. В 3 т. / АН СССР, Институт философии. - М.: Мысль, 1971. - Т. 3. Ч. 1. - 1971. - 685 с.

4. Бергсон А. Собрание сочинений. В 2 т. - М., «Московский клуб», 1992. - Т. 1. - 1992. - 395 с.

5. Табачков А. История как метатеория прошлого. - Витебск: УО «ВГУ им. П. М. Машерова», 2008. - 189 с.

6. Хайдеггер М. Основные проблемы феноменологии: пер. с нем. - СПб.: ВР-ФШ, 2001. - 445 с.

7. Делёз Ж. Различие и повторение: пер. с фр. - СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998. - 384 с.

8. Табачков А. Метатеоретическая репрезентация исторического прошлого. - Минск : РИВШ, 2009. - 242 с.

^[1] Как мы отмечали в одной из наших прежних работ, «конечным результатом каждого акта интерпретации прошлого является обогащение социокультурной реальности, ведущее к увеличению вариативности возможного развития составляющих ее процессов» [1, с.23]. Хотя применительно к печальным реалиям практики обращения с прошлым, это, конечно, чрезмерно оптимистический тезис.

^[2] М. Хайдеггер писал: «Схоластическую постановку вопроса следует оценивать в любом случае куда выше, чем предельную слепоту по отношению к этой проблеме современной философии, не способной подняться на должную метафизическую высоту» [6, с. 117].

^[3] Таким образом, именно вопрос инициирует изменение прошлого, он и есть действительный Темный Предшественник нового,темный предшественник света знания как бытийной перемены - в отличие от «темного предшественника» Ж.Делеза [7, с.160], очередной детали в механике взаимных сдвигов «рядов настоящих» его все же несколько гиперформализированной онтологии.