О. Н. Чипуренко
Український державний хіміко-технологічний університет

Раскрывается особенность «экзистенциалистского» подхода к определению сущности философии.

Гегелевское понимание философии как целого, прогрессивно раскрывающегося в конкретных исторических формах, излагается, например, в монографии Т. И. Ойзермана [4], советская историкофилософская школа в основном принимает это понимание как стандартное. Но попытаемся посмотреть на суть дела под иным углом, который представляет «экзистенциалистская» философия (М. Мамардашвили - ее апологет [3]).

Мышление суть человека, и без него самостоятельно, объективно, оно невозможно; верно сказать: оно есть при человеке существующем, а также и наоборот: человекосуществование - при нем. Человек и мышление суть одно. Не важно, в каком языке оно выражается, важно наличие существовующего человека. А это существование предполагает отказ от каких бы то ни было теорий его репрезентации, поскольку оно первичнее всяких таких теорий, оно опережает все эти теории. Введение модели исторического сознания, или сознания как становления тем или иным сознанием, здесь лишь затемняет это главное.

Субъект, поставленный под вопрос, не есть предмет «неклассической» философии, надо бы расширить рамки его местонаход- жения, доведя до атрибута философии как таковой. В этом случае рефлексия рассматривается как вторичное образование в сознании первичном, «дорефлексивном», интроспекция понимается только как опосредованный Я-образ, произвольная рассудочная схема. При этом обнаруживается темпоральность «дорефлексивного» cogito, а классификация сознания как репрезентации более не представляет серьезного философского занятия.

Философия, рассматриваемая как мышление, не есть в сущности своей редукция слабой посылки к сильной, не есть подгонка, возгонка вновь воспринятого к уже знаемому. Это многомерный процесс работы сознания внутри него самого - не только самосознание, рефлексия (это второстепенное сознание), но прежде всего - игра дорефлексивных сил, собственно происходящая именно в плане самопознания.

Ставрогин либо видит; либо видит, и не уверен, что видит, хотя и видит; либо видит и не уверен, создает ли образ сам, либо образ существует независимо от его видения [2, с. 9]. Эта интуиция Достоевского относится к определению философии как мышления: нет мышления в миг, когда рефлексивное сознание, так сказать, ретроспективно, обнаруживает уже будто бы состоявшийся факт «мысли», или что от нее осталось, образ; и наоборот: когда мышление в работе, еще нет сознания осуществления мышления - одновременность мышления и мышления о мышлении невозможна. Такова альтернатива: либо критическая рефлексия, либо мышление. Мысль о мысли уже не мышление.

И хотя компромиссы с эссенциалистскими концепциями все же постоянно имеют место в философии, опредмеченное мышление следует отличать от собственно мышления. Надо, таким образом, верно понимать протест Сартра, антипсихиатров, Деррида, Кристевой, Делеза и Гваттари и др. против не- существования, против опредмечивания мышления. Они защищают философию в век, когда, по заявлению критиков, ей пришел конец. Но подобные заявления не новы. Это свидетельства рефлексии, поверхностного репрезентативного сознания, говорящие только лишь о собственной отлученности от философствования. Не будучи в состоянии превозмочь свою тягу опредмечивать мышление, приверженцы поверхностной рефлексии, отчужденные от самих себя, не внимают, что поскольку мышление - процесс, происходящий до каких бы то ни было второстепенных рефлексий, заявлять, что оно уже есть или его уже нет, значит менять местами причину и следствие. Но вот иное дело - не поиск внешних признаков смерти философии, а собственно философия, имманентная работа мысли.

Философию как мышление надо защищать от истребления мнениями - от трактовки ее как той или иной картины мира, к тому же «верно» или «неверно» согласно заданным внешним критериям понимаемой. Философия суть индивидуальное творчество, подобно науке и искусству, что показали известные авторы ХХ в. никак не сводимое к политике, идеологии, катехизису, кодексу необходимых внешних правил. Как любое творчество философия осуществляется в плане внутреннем - в предельном напряжении сознания. Но лишь при его расслаблении превращается в некую идеологическую эссенцию - такова «слишком человеческая» альтернатива философии.

Но аргументы в пользу вопиющей первостепенности философствования в культуре не менее сильны в наш век, чем они были в век Экхарта или Спинозы - в какой бы то ни было век, если есть понимания важности «стояния в просвете Бытия», понимания того, что «красота спасет мир» (красота как синоним трудящегося сознания, мышления). А «некрасивость убъет»: индифферентизм, «светское равнодушие» (Достоевский), «прекраснодушие» (Гегель) сопутствуют обратному аргументу - в пользу вырождения Логоса в логистику, «внутреннего» человека - во «внешнего»- это и есть сведение небес на землю.

Феномен массовой культуры описывали философы различных эпох. Но в наш век эразмовская нещадная критика глупости и гоголевская - мертвых душ - должна сопровождаться более основательной критикой антропологических претензий определения глупости и мертвости - критикой каких бы то ни было теорий репрезентации человека (Гоголь сжег второй том романа, кстати, осознав это).

Критерием собственной честности философа может быть только самокритика, самоистязание помысленного (как это делает Деррида в «Почновой открытке»), - и никаих компромиссов с идеологиями, с «сим миром» - собственно настроение «евангельского» христианства, критической философии, феноменологии и постсовременной версии философии - философии как мышления.

Гуманитарное образование в Украине все еще в плачевном состоянии. И это лишь отражение одной грани всего «нездорового», во фроммовском смысле, «непросвещенного», в кантовском смысле, общества. Как исправить ситуацию? Философ знает одно - революции возможны, и, кстати, необходимы, лишь в плане имма- ненции. В этом смысле недопустимо ни формами мифологий, ни формами религий заменять задачи образования - демонстрации важности мышления и понимания его границ, которыми являются как мифология, так и религия, любые формы опредмечивания мышления. Уже на уровне преподавания истории философии необходима честность при работе с понятиями, отказ от их подмены мифами, запрещения их ненаучными и религиозными догмами. Если неясности в силу «тяжести мозга» не преодолеваются, то они хотя бы не должны утверждаться наравне с проясненным.

Философий много, у каждого своя философия - эти мнения не могут заменять сути философии, также как и ставшее традиционным и не терпящим возражения в советское время мнение о философии как «гуманистической» идеологии, списке предписаний для мышления (сейчас же над философией нависает опасное для нее облако церковного догматизма, так называемой «христианской» философии). Философия не есть плюрализм сосуществовующих «прекраснодушных», «примиримых и соединимых, далеких от кровопролитной войны» [1, с. 9]. Необходимо развенчание мифа о философии как мнении о чем бы то ни было вне связи с целым и вневременным, а также мифа об историческом месте философии как уже состоявшемся факте. Философия всегда есть в той точке, где проиходит изнуряющая мнение обыденности работа сознания.

На уровне утверждения традиции отечественного философствования могут быть сами по себе внешне закономерными констатации появляющихся и исчезающих просветов в темноте суеверий и предрассудков обыденного сознания, заметки оригинальных открытий в историко-философской науке: есть-де среди нас философ

О. Хома, О. Манюк, как когда-то были Сковорода и Юркевич. Но какое дело может быть до этих (самих по себе ярких) закономерностей тому, кто осознает лишь важность собственной причастности целому в данный момент истории или собственное выпадение из этой причастности традиции, кто вбирает в себя боль мира, кто, зная, чем обходятся «глиняные ноги» авторитетов, тем не менее и сам все еще надеется найти слова для объяснения современнику, украинцу, землянину, основного предназначения человеческого на земле и счастья (даже понимая, что шансов быть услышанням он имеет не более, чем однажды распятый)? И это объяснение, вне зависимости от того, что подобным образом делалось оно уже много раз в истории, тем не менее имеет необходимость осуществляться вновь и вновь конкретным мышлением, поскольку без этой подпитки культура чахнет.

Гадать, что говорит авторитет о том или ином философском феномене, значит собственно не ведая знать (как Ставрогин), значит находиться «вне» этого феномена. Другое дело, если ведаешь, то получается обратная зависимость - зависимость авторитета от данного мышления, тогда выходит, что не я повторяю Сковороду, а он повторяет то, что уже помыслено мною. Картина, рисованая абсолютным духом Гегеля - в виде спирали, Шпенглера - в виде колец, Кондратьева - в виде волн, всевозможный зигзаги и прямые - могут быть не более чем иллюстрацией (и репрезентацией ее автора) уже свершившейся истории, но не заданной программой на будущее. Та история, которая грядет - как можно писать о ней, если само письмо уже функционирует как возможная программа этой истории? Только проповедь важности самопознания, и никаких иных задач не должно быть у преподавателя философии. А все эти крючки, прямые, зигзаги, спирали, поверхности и складки не должны восприниматься более серьезно, чем символы для грядущего мышления, возможного для осуществления в вот этом или вот том месте «встречи» конкретного мышления с чем-то значимым лишь для него в нем самом.

Отношения же между мной как мышлением и другим как мышлением всегда сводятся не к картине предполагаемого вбирания другого в мое мышление и не к раболепию моего мышления перед другим, и не отождествлению обоих, уже опредмеченных, и их унификации в соответствии со стандартом, внешним образцом. Мышление осуществляется в плане дорефлексивном, плане, в котором происходит расширение сознания, не исключено - до разворачивания в окружность какого-то его сегмента до понимания себя виновным за все происходящие в мире, как эту возможность представил Достоевский в образе «агнца» Мышкина, Тихона, Зосимы. Градации степени вменяемости мышления, конечно, суть схема, но эта градация возможна снова-таки исключительно в плане самопознания: лишь сам человек ведает (или не знает - тогда его как существования, мышления, нет), на что он уже способен, насколько широка амплитуда его мышления, ставит ли он перед собой вопрос покупки автомобиля или гамлетовский вопрос. Социальность организуется как взаимосвязь «встречающихся» мышлений, а не соподчиняющихся и связанных консенсусом.

Библиографические ссылки

1. Делез Ж. Различие и повторение. СПб., 1998.

2. Достоевский Ф. М. Бесы // Полн. собр. соч. : В 30 т. М., 1974. Т. 11.

3. Мамардашвили М. К. Эстетика мышления. М., 2000.

4. Ойзерман Т. И. Диалектический материализм и история философии (Историко-философские очерки). М., 1979.

5. Сартр Ж.-П. Трансцендентность Эго. Набросок феноменологического описания. Пер. А. Кричевского // Логос. 2003. № 2(37). С. 86-121.