Р. И. Данканич
Днепропетровский национальный университет

Анализируется « философия трагедии» Л. Шестова в контексте культурно-философского наследия Фр. Ницше и Ф. Достоевского.

Трагические антиномии человеческого существования, открытые Достоевским и Ницше в конце ХІХ в., и сейчас составляют содержание духовного опыта. В своем творчестве они затронули целый комплекс проблем человеческого бытия и показали самые потаенные комнаты человеческой души. «Достоевский, - утверждает Бердяев, - открывает новый духовный мир, возвращает человеку его духовную глубину, которая была отнята у человека и отброшена в трансцендентную даль, в недосягаемую для него высь» [1, с. 40]. Мир, в который вводят нас эти мыслители, полон трагизма. Исследователь наследия Достоевского Т. Касаткина, анализируя известный факт психологического восприятия читателями произведений Ф. М. Достоевского, пришла к выводу о том, что, в то время как одни погружаются в бездну безысходности и мрака, другие воспринимают его романы как прорыв сквозь мрак и безысходность к свету и надежде. Более того, «разделение людей на две указанные читательские группы будет тесно связано с их отношением к религии, с их религиозностью или нерелигиозностью» [7, с. 67]. Достоевский проникает в самые глубины души, «он раскрывает человеческую природу, исследует ее не в устойчивой середине, не в бытовой, обыденной ее жизни, не в нормальных и нормированных формах ее существования, а в подсознательном, в безумии и преступлении» [1, с. 32].

Таким образом, и в настоящее время творчество Достоевского и Ницше остается актуальным и востребованным, так как они искали выход из кризиса европейской культуры и способы преодоления трагичности преодоления бытия. «В Достоевском и в русской мысли раскрыты были последние пределы человекобожества, которые были закрыты для серединной гуманистической Европы, и к которым прорывался только Ницше» [20, с. 17].

Связь Ницше с европейской традицией метафизики и осмысление особенностей его философствования как «постметафизиче- ской рефлексии» (П. Слотердайк) раскрывается в трудах М. Хайдеггера, К. Ясперса, А. Камю, Ж. Делеза, Ж. Деррида, П. Рикера, П. Слотердайка, М. Фуко, а также русских таких русских мыслителей, как Вяч. Иванов, А. Белый, Л. Шестова В. А. Подорога, К. А. Свасьян, И. И. Войцкий, А.А.Лаврова, К.М. Долгов, Е.Я. Петренко, Дж. Стэк, М. Кастильо, В. А. Броган. Отношение Достоевского и Ницше к конфессиональной традиции, тема «смерти Бога» как судьбы Европейской культуры поднималась в произведения Вл. Соловьева, В. Розанова, К. Леонтьева, Н. Бердяева, С. Франка,

Н. Лосского, И. Лапшина, К. Ясперса, М. Бубера, А. Камю, П. Рикера, К. Миллера, А. Бадью, А. Мацейны, Э. Соловьева, В. Ерофеева, В. Лурье, С. Хоружего, В. Никитина, Х. Бетца, Г. Джонсона, Р. Рот, Н. Виржбы, Р. Фортина, Х. Биро и многих др.

Однако компаративным анализом философско-культурного наследия Достоевского и Ницше занимались сравнительно немногие мыслители. Например, такое исследование осуществлялось в работах В. Кантора («Антихрист, или Ожидавший конец европейской истории»), А. Игнатова («Достоевский и Ницше: предчувствие тоталитаризма»), Л. Игнатова («Черт и сверхчеловек»), Т. Кузубовой (Достоевский и Ницше: осмысление кризиса европейского самосознания), И. Евламиев («Достоевский и Ницше: на пути к новой метафизике человека») и др.

Несмотря на огромное количество работ, посвященных Достоевскому и Ницше, недостаточно исследованной остается проблема трагизма человеческого бытия (в контексте философии трагедии). Анализ этой проблемы проводился в классической работе Льва Шестова «Достоевский и Ницше (философия трагедии)». Целью данной статьи является исследование истоков и причин формирования в мировоззрении Достоевского и Ницше экзистенциальных представлений, которые привели Шестова к «философии трагедии». Лев Шестов в работе «Достоевский и Ницше (философия трагедии)», по сути, рассматривает их творчество как философию трагедии. «Может быть, большинство читателей не хочет этого знать, но сочинение Достоевского и Ницше заключают в себе не ответ, а вопрос: имеют ли надежду те люди, которые отвергнуты наукой и моралью. То есть, возможна ли философия трагедии?» [20, с. 448]. Как нам кажется, Шестов точно обозначил трагическую суть духовного наследия Достоевского и Ницше: «Уже то обстоятельство, что стали возможны учителя вроде Достоевского и Ницше, проповедующие любовь к страданию и возвещающие, что лучшие из людей должны погибнуть, ибо им будет все хуже и хуже, показывает, что розовые надежды позитивистов, материалистов были только детскими грезами» [20, с. 582]. Далее Лев Шестов приходит к выводу, что трагедии из жизни не изгонит никакие общественные переустройства, и, что, по-видимому, настало время не отрицать страдания как некую фиктивную деятельность, от которой можно избавится простым магическим словом «ее не должно быть», а «принять их, признать и, быть может, наконец понять» [20, с. 582]. Разъяснения Шестова дают возможность пролить свет на решение проблемы кризиса философской мысли второй половины Х1 Х в. По его мнения, Достоевский и Ницше раскрывают обманчивость обнадеживающих мотивов на лучшую жизнь в учениях философии и религии и показывают человеку «истинную» грубую реальность. Лишь тогда, когда не останется ни действительных, ни воображаемых надежд, можно найти спасение под гостеприимным кровом позитивистического учения. По мнению Шестова, люди покинут свои вечные меры и выйдут из той полутьмы ограниченных горизонтов, до сих пор называемых громким именем истины, которая знаменовала собой лишь безотчетный страх консервативной человеческой натуры пред той таинственной неизвестностью, что называется трагедией. «Тогда, быть может, поймут, отчего Достоевский и Ницше ушли от гуманности и жестокости и на своем знамени начертали странные слова: «Wille zur Macht». Задача философии не в том, чтоб научить нас смирению, покорности, самоотречению. Все эти слова были выдуманы философами не для себя» [20, с. 583]. Фридрих Ницше в работе «По сторону добра и зла» говорил: «Вы хотите, пожалуй, - и нет более безумного «пожалуй» - устранить сострадание; а мы? - по-видимому, мы хотим, чтобы оно стало еще выше и еще хуже, чем когда-либо» [12, с. 346].

Своим творчеством и личной жизнью Достоевский и Ницше олицетворяют кризис общества, кризис гуманизма и христианского вероучения. На страницах их романов и книг, в полной мере выражается бунт против установленных норм и ценностей, бунт против существующего закона жизни, против фарисейского образа мышления, против философии обыденности, в конечном счете, бунт против Бога. Герой романа Достоевского Иван Карамазов не принимает мира Божия, в котором допускается прощение грехов мучителям детей, если даже они раскаются: «Когда мать обнимается с мучителем, растерзавшим псами сына ее, и все возгласят со слезами: прав Ты Господи,. Но вот этого-то я и не могу принять» [4, с. 223]. Иван отказывается от «гармонии», ибо слезы ребенка остались не искупленными. Такая гармония требует слишком высокой цены - отказа от мщения, и Иван не в силах ее заплатить и поэтому «возвращает билет» на вход в рай заранее. Это бунт. Не отрицая Бога, не сомневаясь в конечном воздаянии за муки, Иван не принимает ни Божьего царства, ни воздаяния. Оскорбленное чувство справедливости поднимает бунт против Бога, Ницше и Достоевский без преувеличения могут быть названы братьями, даже братьями близнецами [20, с. 451].

Так что-же объединяет этих мыслителей, если они названы «близнецами»? Л. Шестов считает, что их объединяет, прежде всего, трагизм собственного существования, то есть осознание неспособности начать новую жизнь. «И так глубока, так безысходна эта трагедия, что Достоевскому не трудно было выставить ее как причину мучительных переживаний своих героев» [20, с. 502].

Из сравнения бунта Достоевского с протестом Ницше можно заключить, что их роднит критическое отношение к христианству, и может быть даже с определенной целью, хотя у нас обычно считают, что Достоевский искал Христа, а Ницше нашел Антихриста. Известный современный исследователь ницшеанец Борис Марков утверждает, что на самом деле тезис Ницше «Бог мертв» может быть даже ближе к подлинному христианству, чем наивная вера в Заступника и Спасителя. Марков видит целесообразность в сопоставлении версии «русского» и «европейского» нигилизма, как они представлены Ницше и Достоевским. «Оба мыслителя как бы подвергают проверке на прочность сложившиеся, ставшие привычными и рутинными представления о боге» [10, с. 20].

И Достоевский, и Ницше в своей личной жизни пережили сильное увлечение «новыми» учениями (Достоевский увлекся Белинским, Ницше - Вагнером и Шопенгауэром) и глубокое трагическое разочарование (Достоевский - при своей публичной казни, Ницше - при публичном неприятии своих новых взглядов друзьями), сыгравшие основополагающую роль в перерождении убеждений и того и другого. Оба страдали физическими болезнями, приобретенными в процессе жизни. Достоевский после каторги заболел эпилепсией. История же болезни Ницше весьма трагична и поучительна. Его болезнь христианские теологи связывают с богоотступничеством. Тимоти Дж. Медиган в статье «Ницше и Шопенгауэр о сострадании» акцентирует внимание на том, что Ницше с раннего детства прибывал в христианском окружении, взрослея в доме, полном набожных женщин, которые хвалили его за чтение Библии и работ протестантских теологов. По причине очевидной набожности его даже прозвали «маленьким пастором». Кто мог предвидеть, что этот благочестивый молодой человек вырастет и станет наиболее яростным оппонентом христианства и автором книги с провокационным названием «Антихрист»?» [11, с. 67]. Его сестра Елизавета Ферстер-Ницше в своих воспоминаниях говорила

о том, что, когда родился ее брат, Фридрих, то их отец, протестантский пастор благословил его и сказал: « Благословен месяц октябрь, в котором произошли все величайшие события моей жизни; но то, что я переживаю сегодня, самое великое, самое прекрасное: мне суждено крестить мое дитя! О блажен миг, о драгоценный праздник, о несказанно святое деяние - будь благословенно во имя Господне!» [13, с. 37]. По ее свидетельству, брат Фридрих с детства никогда не болел. Первая проблема со здоровьем появилась у него, когда он упал с лошади, повредив связки грудной клетки, но так как из-за гордости сразу не обратился к врачу, а продолжал ходить, терпя адскую боль, но не показывая вида, болезнь приняла страшный оборот. Это событие положило начало его трагических мучений на протяжении всей жизни. Кроме этого заболевания, он страдал еще и другими страшными заболеваниями, приведшими, в конце концов, его организм к истощению и серьезным психическим расстройствам. Ж. Делез в своей работе «Ницше» пишет о его безумии (факте, констатированном врачами) и болезни (это безумие раскрывается и в самом творчестве немецкого мыслителя). «Диагноз врачей представляется обоснованным. Проблема, однако, в другом: складываются ли симптомы 1875, 1881, 1888 гг. в одну и ту же клиническую картину? Идет ли речь об одной и той же болезни. это скорее деменция, чем психоз. Таким образом, болезнь или даже безумие присутствуют в творчестве Ницше [6, с. 24]. В «Апофеозе беспочвенности» Шестов также обращал внимание на схожесть болезни Ницше и Достоевского: «Ницше и Достоевский являются типическими «обратными симулянтами», если так можно выразиться. Они притворялись душевно здоровыми, хотя были душевно больными. Они хорошо знали, что больны, но проявляли свою болезнь лишь в той мере, в которой чудачество сходит еще за оригинальность» [21, с. 15]. Эту же позицию разделял и М. Нордау. В сочинении «Вырождение и смысл» он пишет: «Если читать произведения Ницше одно за другим, то с первой до последней страницы получается впечатление, как будто слышишь буйного помешанного, изрыгающего оглушительный поток слов со сверкающими глазами, дикими жестами и с пеной у рта, по временам раздражающегося безумным хохотом, непристойной бранью или проклятиями, сменяющимися вдруг головокружительной пляской, или накидывающегося с грозным видом и сжатыми кулаками на посетителя или воображаемого противника» [14, с. 259].

Следует также указать на схожесть их личной жизни. Достоевский сильно переживал потерю близких ему людей (отца, жены, любимого друга Григорьева); Ницше, как известно, в детском возрасте потерял отца, и его воспитанием занимались большей мерой бабушки и дедушки, но этот факт, к сожалению, предопределил трагизм всей его жизни. В работе «Человеческое, слишком человеческое» он пишет о том что, самую большую свою борьбу он выдержал в детстве, ибо ему надлежало «пробить путь своему образу мыслей через низкий духовный склад отца, склонного ко лжи и кажимости» [12, с. 424]. Поэтому естественный удел Ницше - одиночество. Стефан Цвейг в произведении «Фридрих Ницше» раскрывает нам свое понимание трагической судьбы Ницше. Он утверждает, что его трагедия - монодрама: на сцене своей краткой жизни он сам является единственным действующим лицом, что в каждом лавиной низвергающемся акте стоит одинокий борец под грозовым небом своей судьбы; никого нет рядом с ним, никого вокруг него, не видно женщины, которая смягчила бы своим присутствием напряженную атмосферу, всякое движение исходит только от него: несколько фигур, вначале мелькающих в его тени, сопровождают его немыми жестами изумления и страха и постепенно отступают как бы перед лицом опасности. «Никто не решается вступить в круг этой судьбы; всю свою жизнь говорит, борется, страдает Ницше в одиночестве. Его речь не обращена ни к кому, и никто не отвечает на нее. И что еще ужаснее: она не достигает ничьего слуха» [18, с. 4].

Таким образом, возникает вопрос: если Ницше психически болен и это отражается в его трудах, почему его идеи до сих пор так восторженно принимается обществом? Возможно, общество нуждалось в Ницше (как и в Достоевском) и даже в их болезнях и безумии, ведь они были выразителями духовной болезни самого общества. Каково же духовное состояние общества, которое востребовало Ницше в его безумии, иллюзии, эйфории, лжи. Но в той же мере, в какой отражались ницшеанские воззрения, был востребован и Достоевский.

Неудивительно поэтому, что идея Ницше «по ту сторону добра и зла» впервые прозвучала в устах Ивана Карамазова: «Для чего познавать, это чертово добро и зло, когда это столького стоит» [4, с. 432]. Слова Ницше «Бог - мертв» впервые прозвучали из уст Кирилова («Бога нет, все дозволено»); и «воля к власти» раскрывалась еще в поступках Раскольникова и т. д. На этом акцентирует внимание Л. Шестов. В работе «Достоевский и Ницше (философия трагедии)» он утверждает, что все основные положения метафизики Ницше впервые были обозначены Достоевским: «Мысль, лежащая в основе статьи Раскольникова, развита подробно и в иной форме у Ницше и его «Генеалогии морали» и еще прежде в «Человеческом, слишком человеческом», можно с уверенностью утверждать, что никогда бы немецкий философ не дошел в «Генеалогии морали» до такой смелости и откровенности в изложении, если бы не чувствовал за собой поддержки Достоевского» [20, с. 502]. Шестов доказательно демонстрирует приоритет мыслей Достоевского по отношению к Ницше. Он считает, что «Ницше имел высокое мнение о Достоевском» [20, с. 451]. Да, и сам Ницше писал: «Для проблемы, являющейся перед нами здесь, важно свидетельство Достоевского - Достоевского, единственного психолога, у которого я мог кое-чему поучиться: он принадлежит к самым счастливым случаям моей жизни, даже еще более чем открытие Стендаля. Этот глубокий человек, который был десять раз вправе призирать поверхностных немцев, нашел сибирских каторжников, в среде которых он долго жил, исключительно тяжких преступников, для которых уже не было возврата в общество, совершенно иными, чем сам ожидал, - как бы выточенными из самого лучшего, самого твердого и драгоценнейшего дерева, какое только растет на русской земле» [12, с. 620].

Для правильного понимания сущности культурнофилософского наследия этих мыслителей, важно понять эпоху, в которую они жили. С. Франк в работе «Реальность и человек» указывал на очень важную особенность того времени: «Наблюдаем владеющее нашей эпохой сознание трагизма человеческого существования» [16, с. 8]. Осознание трагизма - это предчувствие перемен, связанных с накопившемся в обществе комплексом неразрешенных проблем, переходящих в глубокие конфликты, нередко оканчивающихся трагически как для общества, так и для отдельной личности? И действительно, эта эпоха стала одновременно и периодом расцвета творческих сил европейского человечества, и началом трагического «слома» истории, породившего две мировые войны и невиданные бедствия, последствия которых Европа так и не смогла преодолеть (в пользу этого говорит непрекращающийся упадок традиционной культуры, начавшейся после окончания Второй мировой войны и продолжающийся до наших дней). В центре перелома, захватившего абсолютно все сферы европейской цивилизации и связанного с возникновением неклассической науки, неклассического искусства и неклассической философии, находилась проблема человека, его сущности, смысла его существования, проблема отношений человека с обществом, миром и абсолютом. Дело в том, что вторая половина ХІХ в. ознаменовалась в философии «освобождением» отдельного человека от гнета науки. Новый европейский рационализм окончательно разрушил христианское мировоззрение, основанное на принципах средневековой схоластики, разрушил приоритет веры над разумом, веры в прочность и значимость духовного бытия, которая была характерна для Средних Веков. Философия Гегеля окончательно развеяла иррациональную теплоту, сохранявшуюся в христианстве, и доказала, что человек - всего лишь игрушка в руках Мирового Духа, безжалостного рационального Бога, преследующего свои собственные цели. Не случайно Макс Шелер использовал для описания изменений, совершившихся в философии в ту эпоху, термин «антропологический поворот», указывая на новые вехи, предназначенные человеку: «Назначение человека больше, чем быть только «рабом» и послушным слугой Бога, оно больше, чем быть только «сыном» некоего готового в себе и совершенного Бога» [19, с. 7].

Таким образом, появление в философии таких понятий как «антихрист», «по ту сторону добра и зла», «сверхчеловек», «Бог мертв», «воля к власти» является закономерным, ибо созданы все условия для появления такого феномена, как Ницше. В. Виндельбанд в работе «От Канта до Ницше» показал, что появление Ницше - это итог огромного этапа развития философской мысли: «Восстание безграничного индивидуализма достигает своей высшей точки в утверждении относительности всех ценностей. Только властная воля «сверхчеловека» продолжает существовать в качестве абсолютной ценности и санкционирует всякое употребляемое средство. Для «высшего» человека нет уже более никакой формы - ни логической, ни этической. Место «автономии разума» заступил «сверхчеловек» - вот тот путь, каким ХІХ век пришел от Канта к Ницше» [2, с. 464].

Кем же является этот мыслитель, художником или безумцем? В здравом уме или лишенным рассудка? И что это за мир, в котором «записки сумасшедшего» считаются триумфом человеческой мысли? И не относится ли все это и к Достоевскому? Н. Бердяев в своем труде «Миросозерцание Достоевского» утверждает, что творчество Достоевского означает не только кризис, но и крушение гуманизма, внутреннее его изобличении. В этом имя Достоевского должно быть поставлено рядом с именем Ницше. После Достоевского и Ницше невозможен уже возврат к старому рационалистическому гуманизму, гуманизм превзойден» [1, с. 54].

Но есть между ними и отличия, и в отношении к жизни, и в отношении к Христу, и в отношении к человеку, к женщине, к философии. Одним словом, они - очень разные. Возьмем, к примеру, литературное наследие двух авторов. Достоевский имеет большое количество романов, которые характеризуются высокой художественной значимостью, они последовательны и завершены. Иную картину применительно к творчеству Ницше рисует Артур Данто. Он делает вывод о том, что книги Ницше производят такое впечатление, будто они скорее составлены, нежели сочинены. Любой отдельно взятый афоризм или эссе легко могли бы быть помещены в тот или иной том, не очень-то изменив его единство или структуру. И сами по себе книги не составляют некоей единой целостности, если отвлечься от хронологии их появления. «И хотя, без сомнения, развитие мысли Ницше и трансформации его стиля имели место, его работы могут быть прочитаны, по большей части, в любом порядке» [3, с. 25]. Героев ницшевских произведений немного, можно выделить, в частности, Заратустру. Героев Достоевского множество; это «надзвездные мечтатели, романтики, составители проектов будущего совершенного и счастливого устройства общества, преданные друзья человечества, внезапно устыдившиеся своей возвышенностью и сознавшие, что разговоры об идеалах - пустая болтовня, не вносящая ни одной крупицы в общую сокровищницу человеческого богатства» [30, с. 502]. Для Достоевского человеческая душа - это объект исследования. Однако все исследования великий писатель обращает к трагическому, все его романы - это трагедии. Каждый человек, любой герой непременно страдают. Мы наблюдаем постоянную неудовлетворенность жизнью, отчаяние, муки, угрызения совести, поиск истины, путей свободы, безумия. Однако, «и в самом последнем человеке, и в самом страшном падении человеческом, сохраняется образ и подобие Божие, у всех героев Достоевского» [1, с. 56]. Таким образом, великий русский писатель, показывая человека во всех неприглядных сторонах его жизни, тем не менее, любит его и в многочисленных попытках поиска выхода из «подполья» человеческой души сохраняет надежду, что данный

Богом человек способен к развитию и изменениям, если откроет в себе новые источники жизни, Следовательно, Достоевский приоткрывает очень важный аспект в познании человека - человек недостаточно познан, чтобы его отрицать, как не имеющего будущего. Иная ситуация у Ницше. Он не тратит время на раскопки потаенных мест человеческой души. Для него лживость человека - это аксиома, и он это достаточно красноречиво декларирует: «Человек, это многообразное, лживое, искусственное и непроницаемое животное» [12, с. 742]. В отличие от Достоевского немецкий мыслитель, считает, что существующий человек неисправим и не стоит тратить время на его преобразование. Поэтому философ предлагает нечто новое - «сверхчеловека», как преодоление человека. В сверхчеловеке Ницше предлагает выход из кризиса человеческого существования. «Я учу вас о сверхчеловеке, Человек есть нечто, что должно превзойти. человек - это канат между животным и сверхчеловеком» [12, с. 8]. Лев Шестов утверждал, что Достоевский своим творчеством пролил свет на психические проблемы Ницше: «Никто в такой мере не может выдать его, как именно Достоевский. Правда и обратно: многое, что было темно в Достоевском, разъясняется сочинениями Ницше» [20, с. 451]. Но Достоевский, также показавший у своих героев желание выйти за пределы добра и зла, также демонстрирующий человеческую ничтожность, также находивший «ошибки» у Христа, также показывающий безумие человеков, также показывая нового человека, в чем-то превосходит Ницше. Он не только констатирует факт трагичности человеческого бытия во всех ее ракурсах, но и ищет выход. Показывая людям их проблемы, он не оставляет их во тьме, но пробуждает в людях огромное желание расстаться с мерзкой, ненавистной им жизнью. Он ведет человека к свободе через предоставленное ему право выбирать. Кто идет за ним, тот не теряет себя, как предлагает Ницше, а возрождается к новой жизни через веру в бессмертие души человеческой, приобретает внутреннюю свободу и силу противостоять обыденности.

Зигмунд Фрейд своей работе «Поэт и фантазия» говорит о том, что художника отличает сила влечений, не удовлетворяемых полностью действительностью. Художник, как и невротик, погружается в мир фантазий, чтобы там найти «заменяющее удовлетворение». Однако, в отличие от невротика, отрывающего мир своих переживаний от объективного мира, художник благодаря высокоразвитой способности к сублимации и символизации превращает неудовлетворенные желания в цели, во влечения в форме, достижимые на путях духовной деятельности. Невротик заводит людей во тьму и оставляет их там, а художник, показывая людям тьму, обязательно выводит людей из нее. Думается, что в контексте, высказанном Фрейдом, Ницше - невротик, а Достоевский - художник. Это и есть одно из главных различий творчества двух выдающихся мыслителей. Дело в том, что Ницше, взамен обыденности и серости жизни человека предлагает весьма сомнительную альтернативу - одиночество, потому что его сверхчеловек жаждет одиночества. М. Нордау акцентирует на этом внимание, говоря, что Ницше признает отличительным признаком сверхчеловека то, что этот сверхчеловек хочет быть одиноким, ищет одиночества и избегает общества стадных людей. Лу Андрес Саломе, критически рассматривая идей своего бывшего друга, сомневается, что люди захотят реализовать идею сверхчеловека в своей жизни: «Едва ли кто-то пошел за ним, прочь от людей и повседневности, в одиночество своего внутреннего мира, едва ли хоть кто-нибудь сопутствовал этому недоступному, одинокому, замкнутому, странному духу, который мнил себя носителем чего-то безграничного и пал под бременем страшного безумия» [9, с. 155]. Описывая портрет Ницще Лу Андрес Саломе отмечала: «В угнетенном состоянии из глаз его мрачно струилось одиночество, высвечиваясь как бы из таинственных глубин - глубин, в которых он постоянно оставался один, делить которые не мог ни с кем и пред силой которых ему самому становилось жутко, пока глубина эта не поглотила, наконец, и его дух» [9, с. 157]. Достоевский в своей жизни, также как и Ницше, сильно и много страдал, но в отличие от последнего «не озлобился постигшем его не- счастием, и тем обнаружил нравственную мощь духа, сильнейшую всякой внешней силы» [15, с. 224]. В чем же состояла эта мощь духа? В его вере в силу Евангелие. «Подобно тому, как Раскольников ищет своих надежд лишь в воскресении Лазаря, так и сам Достоевский видел в Евангелии не проповедь той или иной нравственности, а залог новой жизни» [20, с. 512]. «Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация, - пишет Достоевский, - а высшая идея на земле лишь одна, и именно идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные «высшие» идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из одной ее вытекают» [5, с. 424]. Как видим, Достоевский и Ницше отличаются и в отношении к Христу. Достоевский в своих произведениях,устами героев высказывает свое непонимание многих мест из Священного Писания, делает это открыто, точно выражая свои аргументы сомнений, не с целью утвердится в этих сомнениях, а с желанием получить истинный ответ. Но даже если этот ответ не разрушит сомнения разума, то он все же останется верным Христу, больше доверяя своему сердцу: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с «истиной» [5, с. 6]. Ницше так же в детстве и юности очень любил Христа, писал стихи Господу, проповедовал Евангелие. А затем он стал автором «Антихриста». Трагическая история жизни Ф. Ницше представляет собой «сложный пример производной гордыни и богоборчества» [8, с. 274].

Итак, жизнь и творчество Достоевского, и творчество Ницше как зеркало отражают трагизм эпохи конца Х1Х в., что стало серьезным испытанием для общества, ибо творчество этих мыслителей явилось лакмусовой бумагой для проявления общества, каково оно есть по отношению к моральным нормам и ценностям, христианства и Бога. Ницше, провозгласивший лозунг «Бог мертв», совершил духовный переворот в обществе, и этим ознаменовал зарождение неклассической философии. М. Хайдеггер так интерпретирует эти слова Ницше: «Слова «Бог мертв» означают, сверхчувственный мир лишился своей действенной силы. Он не подает уже жизнь. Пришел конец метафизике - для Ницше это вся западная философия, понятая как платонизм. Свою же собственную философию Ницше понимает как движение против метафизики. Хайдеггер говорит, что Ницше, выступая против метафизики, всего-навсего выворачивает ее наизнанку. Потому что всякое «анти» необходимо застревает в сущности того, против чего выступает» [17, с. 18]. Эти слова Хайдеггера являются, на наш взгляд, выводом для всей жизни и творчества Фр. Ницше, нигилиста, расширившего пределы «Ничто» во все концы. Но Ничто неминуемо ведет к падению в «Ничто», и знаменует собой утверждение диктатуры Ничто [17, с. 20 - 21]]. Другими словами, все, против чего восстал Ницше, не погибло, а просто предстало с другой неведомой доселе стороны. Ницше пострадал, и еще продолжают страдать в разочаровании те, которые утопию Ницше приняли за истину. Наоборот, Достоевский - это, действительно, величайший знаток и психолог человеческой души, который ни коем образом не является близнецом Ницше. Нельзя согласиться с Шестовым, потому что Ницше растворился в Достоевском. Он, провозглашающий преодоление человека, сам его не смог преодолеть. Достоевский же устоял. Его глубина не постижима, ибо это не его глубина, это мир совершенства и гармонии, открывающийся в имманентном Боге, через некую утонченную субстанцию, именуемую верою. Что касательно философии трагедии, то это понятие, введенное Л. Шестовым, вполне может быть применимо к философии и жизни Ницше, как символ отрицательного опыта освоения действительного мира, путем его отрицания.

Такое изучение предпосылок и истоков становления трагизма в культурно-философском наследии Ницше и Достоевского, дает возможность заключить, что разработка данной темы требует дальнейшего рассмотрения, природы трагического в творчестве Достоевского и Ницше в контексте компаративного анализа биографических и личностно-психологических моментов жизни великих мыслителей, содержит плодотворную исследовательскую перспективу.

Библиографические ссылки

1. Бердяев Н. А. О русской философии: В 2 т. Свердловск, 1991. Т. 1.

2. Виндельбанд В. От Канта до Ницше. М., 1998.

3. Данто А. Ницше как философ. М., 2000.

4. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1984. Т. 6.

5. Достоевский Ф. М. Избр. соч. М., 1986.

6. Делез Ж. Ницше. Петербург, 1997.

7. Касаткина Т. Достоевский в конце XX века / Сост., ред. К. Степанян. М., 1996.

8. Лосский Н. О. Условия абсолютного добра. Parish, 1949.

9. Лу Андрес-Саломе. Фрідріх Ніцше в своїх творах // Всесвіт. К., 1997. № 7. С. 155-157.

10. Марков Б. В. Философская антропология. С.Пб., 1997.

11. Медиган Т.Дж. Ницше и Шопенгауэр о сострадании // Здравый смысл. 2000. № 3 (19). С. 67.

12. Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2.

13. Ницше Ф. Философия в трагическую эпоху. М., 1994.

14. Нордау М. Вырождение. М., 1995.

15. Соловьев В. С. Нравственное мысли художника // Философия искусства и литературная критика. М., 1991.

16. Франк С. Реальность и человек. Paris, 1956.

17. Хайдеггер М. Ницше и пустота. М., 2006.

18. Цвейг С. Фридрих Ницше. Таллинн, 1990.

19. Шелер М. Философское мировоззрение. М., 1994.

20. Шестов Л. Апофеоз беспочвенностию. Л., 1991.

21. Шестов Л. Достоевский и Ницше (философия трагедии). Достоевский в конце XX века. М., 1996.