С. А. Фокина
г. Одесса

Аналізується поетика циклу М. Цвєтаєвої «Скіфські» в аспекті формування нових принципів цілісності, притаманних Авангарду.

Цикл «Скифские», написанный в 1923 году, характеризуется явным тяготением художественного мышления М. Цветаевой к авангардной парадигме. В цветаеведении циклу «Скифские» уделено недостаточно внимания. Этот цикл не попал в поле зрения многих исследователей творчества М. Цветаевой (А. Саакянц, В. Швейцер, И. Шевеленко, Р. Войтехович и др.), некоторые лишь упоминают о нем (Таубман Дж. «Живя стихами...»: Лирический дневник Марины Цветаевой». М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2000. С. 217-218; Айзенштейн Е. Борису Пастернаку - навстречу! Марина Цветаева. СПб.: Журнал «Нева», «Летний сад», 2000.). Самым значительным явлением в изучении цикла стала статья Л. В. Зубовой «Цикл Марины Цветаевой «Скифские» - послание Борису Пастернаку» [5], в которой доказывается, что это произведение не только обращено к Б. Пастернаку, но и является манифестацией творческого диалога и ощущения духовного родства поэтов. Оставляя в стороне вопрос об адресованности цикла «Скифские», постараемся проанализировать его поэтику в аспекте формирования новых принципов целостности, характерных для Авангарда.

Наиболее рельефно тенденция освоения авангардной эстетики у М. Цветаевой проявилась именно в 1920-е годы. В данный период идиостиль М. Цветаевой определяет идея, что «язык надо взломать и найти в нем формы выражения, соответствующие глубинной структуре» [7, с.630]. Цветаевский принцип художественного моделирования включает: а) эксперименты в области языка; б) соотнесение разнополярных понятий, что способствует проявлению их «„полифонической^ сути, т. е. одновременной принадлежности множественным смысловым полям» [4, с.123]; в) осмысление единства «микрокосмоса и макрокосмоса в одной общей антропоморфной системе» [10, с.157]. Само название цикла - знак некой преемственности авангардных тенденций в творчестве поэтессы. Как отмечает Л. Зубова: «Скифия в русской культуре начала ХХ века стала метафорическим образом России как дикого поля, что наиболее ярко выражено в поэме А. Блока «Скифы». <...>. Особенно продуктивным скифский миф оказался в самосознании, поэтике и творческом поведении футуристов.» [5].

М. Цветаева далеко не первая, кто, разрабатывая тему Скифии, обратил внимание на соответствие пассионарности и неуспокоенности духа кочевническому образу жизни скифов и их стремлению к неограниченной свободе. По замечанию Е. Бобринской: «Номадизм, не только как историческая форма быта скифских племен, но и как особое состояние духа, устремленного к неизвестному, пребывающего в вечном движении и странствии, был постоянным компонентом скифской темы» [1, с.49]. При этом в культуре Авангарда «скифство» осознавалось «не как тема и даже не как парадигма, а как общая стихия творчества» [9, с.312]. М. Цветаева включает в свою модель мира «основные параметры скифского мифа - воинственный и жертвенный дух, духовный максимализм, порой доходящий до экстремизма; стихия, смывающая все культурные ограничения во имя нового творческого очищения» [9, с.315].

Цикл «Скифские» состоит из трех стихотворений. Главная тема цикла - поэтический дар и особая иноприродность поэта. Для М. Цветаевой характерно постоянно обращаться к ряду знаковых в ее творчестве тем, к которым, несомненно, относится тема поэта и поэтического дара. Первое стихотворение цикла задает тему Скифии. Скифия выступает в цикле эквивалентом духовной родины лирического «я», имплицитно подразумевая Россию. Главная характеристика Скифии в истолковании поэтессы - стремительность, наделяющая и лирическое «я» сопричастностью движению:

Из недр и ветвь - рысями!

Из недр и на ветр - свистами!

Гусиным пером писаны?

Да это ж стрела скифская!

Крутого крыла грифова

Последняя зга - Скифия!

Идея быстроты претворена в образе скифской стрелы, который можно интерпретировать не только как знак пронзенности или послания, но и как аллюзию поэтического дара. Несколько позже М. Цветаева определит формулу сущности поэта в цикле «Поэты»: «. путь комет - / Поэтов путь.» («Поэт - издалека заводит речь.», 1923).

Образ настигающих скифских стрел ассоциируется у читателя со стрелой из «Истории» Геродота, расширяя семантическое поле цикла. «После завоевания Вавилона сам Дарий выступил в поход на скифов. <...>. Скифские цари, проведав об этом, отправили к Дарию глашатая с дарами, послав ему птицу, мышь, лягушку и пять стрел. <...>. ... смысл даров <...>: „Если вы, персы, как птицы не улетите в небо, или как мыши не зароетесь в землю, или как лягушки не поскачете в болото, то не вернетесь назад, пораженные этими стрелами“» [3]. Итак, легенда о скифских стрелах имплицитно вводится в цикл, внося тему сопричастности дикой хаотической природе - сущности Скифии, дающей импульс к творчеству.

Амбивалентность, присущая поэтическому дару, в цветаевской трактовке вполне согласуется и с символикой стрел Аполлона - солнечных лучей, которые «могут быть не только благодатными, но и испепеляющими все живое» [13, с.469]. М. Цветаева часто связывает творчество с очищающей стихией огня, что отсылает читателя к образной системе пушкинского «Пророка». В цикле «Стихи к Блоку» (1916) солнечные лучи как атрибут поэта отождествляются со струнами: «Шли от него лучи - / Жаркие струны по снегу!», а в цикле «Ахматовой» (1916) создается образ женщины-поэта, в структуре которого объединяются муза, плакальщица и колдунья, чей голос приравнивается стрелам:

О, Муза плача, прекраснейшая из муз!

О ты, шальное исчадие ночи белой!

Ты черную насылаешь метель на Русь,

И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.

Поэтический дар соотносится с идеей избранности поэта и обжигающим, «ранящим преображением». Образ стрелы, реализуя идею стремительности, указывает на отточенность поэтического слова и возможность преодолевать любые расстояния и запреты.

В цикле 1921 года, иронически названном «Хвала Афродите», лирическое «я» отрекается от земной любви и женского начала. Стрела Амура, символизирующая подчиненность земным страстям и эротическому влечению, противопоставляется освобождению от власти любви:

Сластолюбивый роняю пояс,

Многолюбивый роняю мирт.

Тяжкоразящей стрелой тупою Освободил меня твой же сын.

- Так о престол моего покоя,

Пеннорожденная, пенной сгинь!

Скифская же стрела - стрела воина, осмысляется как отказ от любви во имя творчества и духовного преображения:

Сосед, не спеши! Нечего Спешить, коли верст - тысячи.

Разменной стрелой встречною Когда-нибудь там - спишемся!

Стрела символизирует полет: устремленность в высь, что в авторском мифе М. Цветаевой знаменует главную составляющую сущности поэта. Скифия выступает символом величия, вечности и мерой разлуки:

Великая - и - тихая

Меж мной и тобой - Скифия.

Разделенность Скифией может означать обреченность поэта на одиночество. Кто бы ни становился спутником поэта, между ними всегда будет стоять Скифия. В роли коммуникативного партнера, к которому обращается лирическая героиня, выступает герой, имплицитно указывающий на личность Б. Пастернака [5]. Но обращение может подразумевать и поэта вообще, как сопричастного некой высшей силе. Более того, вероятно, замысел М. Цветаевой состоял в том, чтобы совместить эти различные ипостаси и дать возможность разнообразных и в то же время взаимодополняющих интерпретаций стихотворения.

И спи, молодой, смутный мой Сириец, стрелу смертную Леилами - и - лютнями Глуша.

Учитывая, что через два дня после окончания цикла М. Цветаевой было написано стихотворение «Лютня», в ассоциативное поле цикла «Скифские» включается образ Давида, играющего на лютне и этим отгоняющего от царя Саула злых духов:

Лютня! Ослушница! Каждый раз,

Струнную честь затрагивая:

«Перед Саулом-Царем кичась - Не заиграться б с ангелами!»

Для М. Цветаевой образ Давида, наравне с Орфеем, - еще один вариант художественного осмысления сущности поэта. И Орфей, и Давид отличаются способностью завораживать. Этот аспект мифа позволяет ввести в подтекст цикла идею целительности поэтического слова и одновременно околдования слушателя и самого поэта. Схожую мысль М. Цветаева выразит в письме Б. Пастернаку 1927 года: «Лирика <.> служила мне верой и правдой, спасая меня, вывозя меня и заводя каждый раз по-своему, по-моему» [11, т.6, кн.1, с.273]. Именно поэтический дар становится не только гибелью, но и спасением поэта.

Второе стихотворение цикла имеет отдельное название «Колыбельная», что задает мотив сна, центрирующий лирический сюжет, отсылая к образу спящего собеседника:

Как по синей по степи Да из звездного ковша Да на лоб тебе да.

- Спи,

Синь подушками глуша.

Сон становится возможностью перехода в иной мир, приобщения к неведомой одухотворяющей силе, но именно сон - защита от часто мучительной избранности поэта. Пограничное состояние сна и раздвоенность сознания совмещают возможность обольщения и стремление к самосохранению. «Синь» связывается с небосклоном, степью, морем и имплицитно со Скифией. Колыбельная строится как заклинание, где лирическое «я» присваивает роль чародейки и Берегини-спасительницы, отвращающей заклятие.

В варьирующемся на протяжении всего стихотворения рефрене представлен авангардный принцип словотворчества. М. Цветаева создает неологизм, который должен выразить невыразимое - передать многозначную сущность поэтического дара, превращающего поэта в сновидца:

Дыши да не дунь,

Гляди да не глянь.

Волынь-криволунь

Хвалынь-колывань.

Неологизм «Хвалынь» помещается поэтессой в контекст описания особого состояния, сближающего поэтическое вдохновение с трансом. «Хвалынь» для М. Цветаевой, видимо, символ соблазна творчеством и иномирья - духовной родины поэтов в цветаевском мифе: Ср. «Волынь- криволунь / Хвалынь-колывань» - «Волынь-перелынь / Хвалынь-завирань» - «Волынь-перезвонь / Хвалынь-целовань».

По мысли Н. С. Сироткина: «„Заумный язык“ становится наиболее адекватным способом передачи психических процессов. <...> для авангардизма в целом, психическое, субъективное является основополагающим, первоначальным, „материальное^ же, „объективное“ вторично» [8]. Использование неологизма в рефренной организации стихотворения задает установку на поиск наиболее адекватного смысла, передающего архетипическую основу понятия. Внимание фокусируется на моделировании некой психической реальности, в которой разрушаются или заменяются традиционные причинно-следственные связи. Доминантой, центрирующей лирический сюжет стихотворения, становится образ-символ, определяющий возникновение различных ассоциативных сцеплений. Как утверждает Ю. Н. Гирин: «Образ, слово, звук предстают в своей первосущности, в явленной творимости и принципиальной незавершенности как элементы вселенского вершения» [4, с.124]. В цветаевском цикле слово- символ «Хвалынь» выступает как своего рода заклинательная формула, соответствуя околдовыванию и одновременному снятию чар.

До создания цикла «Скифские» слово «Хвалынь» встречается в стихотворении «Душа», созданном на несколько дней раньше:

Выше! Выше! Лови - летчицу!

Не спросившись лозы - отческой Нереидою по - лощется,

Нереидою в ла - зурь!

Лира! Лира! Хвалынь - синяя!

Полыхание крыл - в скинии!

Над мотыгами - и - спинами Полыхание двух бурь!

Здесь цветаевское понятие «Хвалынь» сопряжено с семантическим полем, куда входят значения: поэтического дара, духовного горения, крылатости, плавания - погружения, небес - лазури.

С другой стороны, «Хвалынь» соотносится с древнерусским обозначением Каспийского моря, носившего название Хвалынского. Итак, «Хвалынь» становится указанием Скифии и моря:

Как из моря из Каспийского - синего плаща,

Стрела свистнула да.

(спи, Смерть подушками глуша).

Скифия - направление, откуда пущена стрела, имеющая амбивалентную символику смерти и поэтического дара. Море позволяет имплицитно обыгрывать значение имени «Марина». Подобный подтекст подчеркивает наличие автокоммуникативного элемента в тексте стихотворения. Возможность автокоммуникации предполагает раздвоенность сознания лирического «я». В этом случае колыбельная воспринимается как самоустановка, позволяющая войти в измененное состояние сознания. Лирическая героиня - поэт, слышащий наставления своего божественного вожатого и выполняющий функцию транслятора.

Третье стихотворение цикла - молитва богине Иштар - строится на рефренном способе организации. Как отмечает М. Л. Гаспаров, для лирики М. Цветаевой характерно «рефренное словосочетание как композиционная опора, к которой сходятся все темы всех частей стихотворения» [2, с.315]. Рефренная организация стихотворения - излюбленный цветаевский прием - позволяет не только переосмыслять и углублять доминантный образ, но и имитировать оккультный статус молитвы, обращенной к Иштар.

Выбор М. Цветаевой богини Иштар не случаен. Иштар - «богиня плодородия и плотской любви; богиня войны и распри; астральное божество (олицетворение планеты Венера). <.>. В иконографии Иштар иногда изображается со стрелами за спиной» [6, с.263]. Итак, Иштар богиня любви и в этом уподобляется Афродите, но ее отличает то, что она богиня- воительница. Как было упомянуто ранее, в 1921 году М. Цветаевой был создан цикл «Хвала Афродите», где лирическое «я» отрекалось от пагубной власти богини любви, взамен утверждая свое духовное перерождение:

- Содружества заоблачный отвес Не променяю на юдоль любови.

Теперь же поэтесса находит мифологический образ, сходный с Афродитой, но в то же время отличающийся от нее большей неистовостью и воинственностью. Наделение Иштар функцией покровительницы позволяет охарактеризовать лирическую героиню. В контексте цикла «Скифские» просьба охранить подразумевает избавление от одержимости страстью для принадлежности заоблачному содружеству «Братьев, сестер» и сопричастности иномирью, открывающему новые грани бытия, познания и возможности поэтического дара:

От стрел и от чар,

От гнезд и от нор,

Богиня Иштар,

Храни мой шатер:

Братьев, сестер.

Подтверждение подобной трактовки мы находим в записных книжках М. Цветаевой за 1923 год, где есть размышление о платонической любви, соответствующей идее заоблачного содружества: «Не одни объятия связыв<ают>. И, если я себе (Вам?) отказыв<аю> в них, то для того лишь, чтобы лучше и глубже и пуще - по-иному! Обнять. <...>. «Платоническая любовь»? - да из лютых лютейшая!» [12, т.2, с.276].

В поэтическом мире М. Цветаевой к этому времени выражена идея утраты лирическим «я» молодости и сопричастности старости и мудрости («Молодость» (1921), «Хвала Афродите» (1921), «Земные приметы» (1922), «Сивилла» (1922) и др.):

Вырванная из грудных глубин - Молодость моя! - Иди к другим!

Лирическая героиня в цикле предстает жрицей Иштар, девой- воительницей, утверждающей право земной любви для юных и смерть для тех, кого коснулась старость:

Чтоб не жил - кто стар,

Чтоб нежил - кто юн!

Богиня Иштар,

Стреми мой табун В тридевять лун!

С другой стороны, она просит заступничества у Иштар, что означает утверждение своей отданности творчеству: «Храни мой колчан.», «Храни мой костер», «Храни мой котел / (Зарев и смол!)». Таким образом, лирическая героиня вновь отказывается от жизни и земной любви взамен творчества и пути в иномирье, обозначенное в стихотворении как «тридевять лун». В цикле «Скифские» представлен новый тип моделирования поэтического мира, основанный на сближении с эстетикой Авангарда 1920-х годов. Цикл состоит из трех стихотворений, представленных как взаимодополняющие друг друга фрагменты, связанные общей темой и мотивными взаимодействиями (мотивы стремительности, воинственности, сна, колдовства). Первое стихотворение - послание, и в нем фиксируется тема «разделенности расстоянием», второе - колыбельная, что подразумевает наличие суггестивного воздействия вплоть до заклинательного, третье - молитва - наделяет участников диалога соответственно медиальным и трансцендентальным статусом.

Монтажная композиция соотносит различные планы психической и символической реальности, отраженные в каждом стихотворении цикла, что свидетельствует о формировании нового принципа целостности. Все три стихотворения строятся как обращение: первые два к коммуникативным партнерам, подразумевающим поэта вообще и имплицитно личность Б. Пастернака, третье - к богине Иштар, выступающей покровительницей лирического «я». Коммуникативная стратегия обусловлена интенцией самопознания через смену коммуникативных партнеров и может расцениваться как автокоммуникация и как обращенность к собеседнику.

Ряд топосов (Скифия, синяя степь, Каспийское море, Хвалынь, «тридевять лун»), предметов (стрела, лютня, «.котел / (Зарев и смол!)»), указаний на совершаемые действия (бег, сон, убаюкивание, заклинание, молитва) и персоналий (Иштар) символически выражают идею скифского духа, формируя поэтический мир цикла. Сцепление разрозненных образов и ассоциаций в цикле вводит в персоносферу лирического «я» важные в цветаевском мифе персоналии и мифологемы.

Взаимное переплетение образов Скифии, скифской стрелы, Давида, сновидца, богини Иштар, чародейки, девы-воительницы, гостьи из иномирья, женщины-поэта способствует смыслопорождающей процедуре, позволяющей обозначить архетипическую сущность Скифии и поэтического дара. Лирическое «я» обретает не характерную ранее раздробленность. Множество самоотождествлений способствует выявлению главной сущности лирической героини, духовной родиной которой подразумевается Скифия. Заклинательный характер, присущий всему циклу, определяет особый статус лирической героини - чародейки-поэта. Идея скифского духа, соответствующего иноприродности поэта, является главным консолидирующим началом цикла.

Бібліографічні посилання

1. Бобринская Е. Русский авангард: истоки и метаморфозы. - М., 2003.

2. Гаспаров М. Л. Марина Цветаева: От поэтики быта к поэтике слова: Избранные статьи. - М., 1995.

3. Геродот. История. Книга IV. Мельпомена. Скифы. Война: [Электронный ресурс]. - 144с. - Режим доступа: http://yckazantip.by.ru/herodot.htm#1. - Заголовок с экрана.

4. Гирин Ю. Н. К построению авангардистской картины мира. // Вестн. Российского гуманит. науч. фонда. - 2005. - № 3.

5. Зубова Л. В. Цикл Марины Цветаевой «Скифские» - послание Борису Пастернаку: [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.ipmce.su/~tsvet/WIN/zubova/ skif. html. - Заголовок с экрана.

6. Мифология: Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. Е. М. Мелетинский. - М., 1998.

7. Ревзина О. Г. Число и количество в поэтическом языке М.Цветаевой. // Лотмановский сборник. Т. 1. - М., 1995.

8. Сироткин Н. С. О проблеме субъекта и объекта в авангардизме: [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://avantgarde.narod.ru/beitraege/ov/ns оЫеа.Мт. - Заголовок с экрана.

9. Фещенко В. В. Внутренний опыт революции в русской поэтике. // Семиотика и Авангард: Антология /Ред.-сост. Ю. С. Степанов,

Н. А. Фатеева, В. В. Фещенко, Н. С. Сироткин. Под общ. ред. Ю. С. Степанова. - М., 2006.

10.Хольтхузен И. Модели мира в литературе русского Авангарда. // Вопр. литературы. Вып. III. - 1992.

11.Цветаева М. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 2; Т. 6. Кн. 1: Письма / Сост., подгот. текста и коммент. Л. Мнухина. - М., 1998.

12.Цветаева М. Неизданное. Записные книжки: В 2 т. Т. 2: 1919-1939. / Подгот. текста, предисл. и примеч. Е. Б. Коркиной и М. Г. Крутиковой - М., 2001.

13.Энциклопедия символов, знаков, эмблем - М., 2001.