В. А. Филатова
г. Горловка

Порівнюються два унікальні джерела, що відносяться до 1812 року

Переломный и значимый, отмеченный важным историческим событием, 1812 год ассоциируется у потомков с романом «Война и мир» Л. Толстого, «Рославлев, или русские в войне 1812 года» М. Загоскина. У современников упомянутые произведения находили противоречивые отзывы. Вспомним, например, реакцию П. Вяземского на роман Льва Толстого и утверждение, что его «впечатления, как очевидца этого события, могут быть приняты в соображение: едва ли они не вернее и ближе к истине.» [1, с.280]. Еще один участник этих событий, Федор Глинка, предполагал, что «люди поздних столетий яснее нас будут видеть наше время» [3, с.299]. Чтобы понять, почему война 1812 года «неоспоримо называться может священною» [3, с.309], потомкам помогают не только документальные или художественные источники, но и мемуарная литература. Мемуары привлекают внимание «как источники воссоздания отображенной в них эпохи, как носители информации о событиях, нравах, умонастроениях, поступках людей прошлого» [9, с.53].

Благодаря библиографическому справочнику П. А. Зайончковского «История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях», можно найти имена многих участников упомянутых исторических событий. Тартаковским Андреем Григорьевичем, автором труда «1812 год и русская мемуаристика» был составлен список мемуаров (стр. 264-297), который включал вновь выявленные рукописи, специально посвященные эпохе 1812 года.

Мемуарное творчество конца XVII-начала XIX века на фоне огромного количества сохранившихся официальных документов остается и в наши дни одним из важных исторических источников. Записок, воспоминаний, дневников о войне 1812 года намного больше, чем мемуаров о русско- турецкой войне 1806-1812 или о походах 1805-1807 годов. Значительно меньше текстов, хронологические рамки которых охватывают период более 30 лет. А воспоминания первой женщины-гусара в русской армии Надежды Дуровой - являются уникальным источником.

Несмотря на огромное количество литературы, вышедшей за более чем 190 лет после окончания наполеоновских войн, некоторые памятники русской мемуаристики 1812 года были опубликованы в последнюю четверть ушедшего века. Например, «Воспоминания участника войны 12-го года И. Р. Фон Дрейлинга», написанные в 1820 году, поступили в особый комитет по устройству в Москве Музея 1812 года в 1912 году, в 1921 году вместе с коллекцией документальных материалов музея рукопись поступила в Отдел письменных источников Государственного исторического музея. Впервые воспоминания опубликованы в 1991 году в сборнике «Воспоминания воинов русской армии».

В данной статье мы попытаемся сравнить факты, представленные в воспоминаниях Дрейлинга и записках кавалерист-девицы Дуровой, они в одно и то же время служили во 2-й Западной армии П. И. Багратиона, принимали участие в одних и тех же событиях. А также попытаемся проследить, как история, прошедшая через сознание и личную биографию двух современников, ставшая их жизненным опытом, художественно осмыслена ими и запечатлена в художественном тексте.

Вначале отметим, что в наши дни слова мемуары и воспоминания являются синонимами. Но в XVIII веке эквивалентом французскому слову «memoires» было русское слово - «записки», как соответствующая калька с французского. Пушкин употреблял в своем русском тексте это слово в латинском написании, имея в виду записи в дневник для памяти, ежедневник. Например, в ноябре 1825 года в письме к Вяземскому он пишет: «Писать свои „Memoires“ заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать - можно; быть искренним - невозможность физическая...» [7, с.113].

«Воспоминания войны 1812 года» Иоганна Рейнгольда (Ивана Романовича) фон Дрейлинга представляют собой записки офицера- кавалериста и охватывают период от детских лет до 1819 года. Дрейлинг в 1808 году в возрасте пятнадцати лет вступил на службу юнкером в Малороссийский кирасирский полк. Вместе с полком, входившим в состав 2й кирасирской дивизии и состоявшим во 2-й Западной армии П. И. Багратиона, принимал участие в Отечественной войне 1812 года. В битве при Бородино был ординарцем при М. И. Кутузове, позже - у генерала П. П. Коновницына.

Записки Дуровой состоят из двух частей: в первой - воспоминания о детстве («Детские лета мои») и об участии автора в кампании 1806-1807 годов. Вторая часть посвящена событиям войны 1812-1814 годов.

Во многих местах рассказ Дрейлинга созвучен повествованию

Н. Дуровой. Во-первых, оба отмечают достоинства противника. «Французы - неприятель, достойный нас, благородный и мужественный; но злой рок в виде Наполеона ведет их в Россию; в ней положат они головы свои, в ней рассыплются кости их и истлеют тела», - утверждает Н. Дурова [4, с.469]. «Мы не могли не отдать должного этим воинам, привыкшим к победам на всем земном шаре», - замечает Дрейлинг, и после Бородинского сражения не перестает удивляться храбрости неприятеля: «Как со стороны наших героев русских, так и со стороны бесстрашных, храбрых французов были показаны чудеса храбрости, самоотвержения, презрения смерти» [5, с.376].

Повествование у Дрейлинга лаконичное, с детальным описанием расположения войск, важных сражений. Дурова позволяет себе лирические

отступления, описание своих чувств, эмоций, упоминание деталей, не характерных для слога воина и мужчины. Коротко, без лишних эмоций, в двух предложениях вспоминает Дрейлинг свою встречу со школьным товарищем. «Мы очень обрадовались друг другу и часто виделись в лагере» [5, с.377]. У Дуровой детально описана встреча с бывшим сослуживцем из Мариупольского гусарского полка, с которым вместе они были ординарцами у Милорадовича. Радость встречи, сожаление о неизвестной судьбе других товарищей и, наконец, беседа о самом ярком эпизоде их совместной службы: «Помните ли, как мы садились всегда в конце стола, чтоб быть далее от генерала и брать на свободе конфекты? Ташка ваша всегда была нагружена для нас обоих на целый день», - напомнил Дуровой гусар Горленко перед самым расставанием [4, с.455].

Тяжелые условия службы ординарцем у «бравого генерал-лейтенанта Коновницына», уже после Бородинского сражения, Дрейлинг описал тремя предложениями: «.мы всецело зависели от него. Эта тяжелая служба заставила нас подать просьбу о замене нас другими и об отпуске каждого из нас в свой полк. Но добрейший генерал Коновницын, лично которого мы очень уважали, уговорил нас остаться» [5, с.377]. Дурова подробно вспоминает, как ей пришлось служить у бесстрашного генерала Коновницына, который «был так же спокоен среди битв, как у себя в комнате» [4, с.479], до и после Бородинского сражения. Вначале, генерал не доверял слишком молодому офицеру, и вслед за ней послал другого ординарца с тем же самым приказом к графу Сиверсу. После того как Дурова выполнила поручение, Коновницын извинился перед ней, хвалил, посылал везде одну и считал ее «исправнее других». «Носясь весь день по полям от одного полка к другому, я измучилась, устала, смертельно проголодалась и совсем уже не рада стала приобретенной славе исправного ординарца», - так выражала свое недовольство Дурова [4, с.478]. Насколько тяжелы были возложенные на нее обязанности, подтверждает следующее предложение, в котором Дурова говорит о своем коне: «Бедный Зелант сделался похож на борзую собаку» [4, с.480].

После Бородинского сражения Коновницын, встретив Дурову, которая к тому времени была больна, после контузии, признал в ней своего лучшего ординарца, и посылал ее двадцать раз на день в разные места. «Бедный уланский офицер, - пишет Дурова, - носился как бледный вампир от одного полка к другому, а иногда от одного крыла армии к другому» [4, с.492]. И неизвестно, чем бы могла закончиться эта история, если бы Кутузов не отправил своего больного ординарца домой, к отцу. Фигуры Кутузова, Коновницына, Багратиона, Ермолова, еще не ставшие «историческими лицами», представлены на страницах двух воспоминаний как реальные люди, с их достоинствами и недостатками. В этом и заключается ценность мемуаров и, как писал Ф. Глинка: «Более всего дорожить надобно собственноручными писаниями и изречениями действовавших лиц в сей войне. Позднему потомку приятно будет видеть всех их вместе, так сказать - в общей беседе, и слышать их, разговаривающих между собою языком, обстоятельствам и времени их приличным» [3, с.306].

Писать о своей слабости, неловкости, усталости, описывать свои чувства при виде убитых было не характерно для современников Дуровой. Но Дрейлинг, через восемь лет после описываемых событий, отчетливо помнит свое состояние, все трудности, которые пришлось вынести девятнадцатилетнему бойцу: «Закутавшись в плащ, тихо лежал я - измученный, усталый, но спать не хотелось, и сердце напряженно ждало чего-то жуткого, таинственного.» [5, с.371]. Дурова, с присущей ей иронией, описывает, как не мог унтер-офицер разбудить ее после трехдневного перехода без сна: «Вы спали сном смертным; мы сначала будили вас тихонько, но после трясли за руки, за плечи, посадили вас, поднесли свечу к самим глазам вашим, наконец, брызнули холодной водою в лицо вам; все напрасно: вы даже не пошевелились» [4, с.470]. Хозяйка дома, которая оказалась свидетелем этой сцены, расплакалась, и удивлялась, зачем таких молодых людей призывать на службу. В другой раз Дурова уснула в брошенной избе на печи, наслаждаясь теплотой и темнотой. Проснувшись через полчаса, обнаружила, что соседом ее был мертвый человек. Кавалерист-девица не испугалась этого «безмолвного обитателя хижины», оставила спать его «сном беспробудным», и философски заметила: «Каких странных встреч не случится в жизни, особливо в теперешней войне!» [4, с.488].

Истинность излагаемых событий подтверждается текстами обоих авторов. Так, описывая отступление русских войск к Москве, Дрейлинг пишет: «Но мы оставляли одну позицию за другой без всякого сопротивления, если не считать незначительных стычек арьергарда» [5, с.372]. Дурова, служившая в арьергарде, замечает: «Между нашим ариергардом и неприятельским авангардом бывают иногда небольшие сшибки, так только, чтоб не совсем без дела отступать» [4, с.470]. Слова для описания выбираются мемуаристами созвучные, синонимичные по смыслу. Чувства, которые писатели вкладывают в этот небольшой отрывок, разнятся.

Дрейлинг высказывает свое сожаление по поводу отступления, акцентирует внимание на всеобщем негодовании и ропоте по поводу бесконечного отступления. В этом эпизоде он проявляет себя как солдат, гордость которого еще не сломлена и не оскорблена поражениями. В обращении к Богу звучит одна мольба - возможность сразиться с неприятелем, победить его, пусть даже ценой своей жизни, и не допустить к сердцу Отечества.

Дурова также недовольна отступлением русских войск. «Охота же так бежать!..» - восклицает она. И после этого следует несколько абзацев описания ее невыносимой усталости, желание выспаться: «Если б я имела миллионы, отдала бы их теперь за позволение уснуть». Дурова не скрывает свой страх. Боится она не предстоящих военных действий, не неизвестности, а «изнемочь», чтобы впоследствии это не приписали слабости ее пола [4, с.470]. Дурова-писатель ни на минуту не позволяет забыть читателю о своей половой принадлежности.

Оба автора передают чувства, которые охватили русскую армию после назначения Кутузова главнокомандующим. «Всеми овладело шумное веселье, все ожило, опять ожила надежда: вся армия видела в этом седом воине своего ангела-спасителя», - пишет Дрейлинг [5, с.372]. «Кутузов приехал!.. солдаты, офицеры, генералы - все в восхищении; спокойствие и уверенность заступили место опасений; весь наш стан кипит и дышит мужеством!..» [4, с.481]. Радость и восхищение Дуровой омрачаются тем, что ее холодная шинель, нисколько не согревает и не спасает от холодного и пронзительного ветра.

О событиях, предшествующих Бородинской битве, самому сражению, авторы пишут по-разному, акцентируя внимание на главном для самих себя. Особенно ярко в воспоминаниях Дрейлинга описано Бородинское сражение, начиная с 23 августа, когда «армия заняла ... позиции и встала в боевом порядке» [5, с.373], и до окончания битвы 26 августа, когда поздно ночью ему пришлось искать среди раненых своего товарища, слышать ужасные «вопли и крики», и видеть врагов и друзей, лежащих вперемешку «на пропитанной кровью земле, за которую заплатили такой дорогой ценой» [5, с.376]. Не оставляет равнодушным и рассказ о начале сражения 26 августа, который перекликается с другими памятниками русской мемуаристики. Дрейлинг был не только очевидцем смелых и решительных действий Кутузова, который «во время боя все время держался под самым сильным огнем» [5, с.375], но и смертельного ранения Багратиона, к которому в этот день его дважды посылали с приказами от главнокоман-дующего.

Из описаний Дуровой, предшествовавших главному сражению, ясно только, что было очень холодно, несмотря на лето. В ночь на 24 августа кавалерист-девица не могла ни согреться, ни уснуть, «сколько ни куталась в шинель». Временный шалаш, сквозь который ветер свистал «как сквозь разбитое окно», не спасал от холода. Главные события 24 августа: «ветер не унялся», гул пушек и подготовка к бою, и густые колонны приближающихся французов. А самое яркое воспоминание для Дуровой о событиях 26 августа

- холодный ветер. Она была очень недовольна тем, что эскадрон ее несколько раз ходил в атаку, из-за отсутствия перчаток у нее сильно мерзли руки, и пальцы едва сгибались [4, с.482].

Подобное описание подтверждает мнение Н. Л. Пушкаревой, о том, что мемуары Дуровой «структурно хотя и очень напоминают „мужские“ тексты, в плане эмоциональности являются от начала до конца женскими» [7, с.65]. Для сравнения можно вспомнить, как описывает Сергей Глинка необычайные волнения в природе 1812 года в своих «Записках о 1812 годе»: «Отчего, - говорит Фридерик Второй, - с необычайными явлениями природы сопряжены и необычайные события политические? Мы это видим, а тайна известна тому, кто управляет и природою и судьбою человечества» [2]. Со времени нашествия завоевателя бушевали в Москве порывистые вихри, несшиеся от юга, затмевавшие небо пылью, ломавшие заборы и срывавшие крыши с домов. Но ни волнение природы, ни гром пушек, час от часу приближавшийся к стенам Москвы, ничто не могло одолеть неугомонной привычки к картам» [2]. Как видно из отрывка, воины-мужчины обращали мало внимания на погодные условия, нет никакой чувствительности в сентиментально-романтическом духе, никакого выражения чувств и эмоций. Так же неэмоционально, скупо говорит и Дрейлинг о погоде накануне сражения: «Черные тучи висели над самой землей. Не переставая моросил мелкий дождь» [5, с.370].

Чтобы описать само сражение, Дрейлинг выбирает следующие слова и обороты: «отчаянная перестрелка», наши батареи, «залитые целыми потоками крови», «грохот тысячи орудий», «один непрерывный гул», состояние, которое «невозможно описать» [5, с.375]. Дурова в одном предложении употребляет семь глаголов, чтобы описать динамику событий, переходящую в хаос. «Ружейные пули свистали, визжали, шикали и как град, осыпали нас, не обращали на себя ничьего внимания; даже и тех, кого ранили, и они не слыхали их: до них ли было нам!..» [4, с.482].

Дрейлинг во время Бородинского сражения был в свите Кутузова и, объезжая вместе с ним все позиции, имел более четкое представление о расположении русской армии. Также одним из первых участников Бородинского сражения описывает он орла, парившего над головой Кутузова. «Свита, которая увидела в чудесном проявлении царя птиц благоприятное предзнаменование, восторженно вторила князю», который первым заметил его и воскликнул: «Ура!» [5, с.373]. Орла, парившего над головой Кутузова накануне Бородинского сражения, видели и другие участники этих событий.

М. И. Муравьев-Апостол, через 71 год после этого события диктует своей воспитаннице А. П. Сазонович заметки по поводу вышедшей книги П. Н. Дирина «История Семеновского полка» и утверждает, что «это событие действительное, а не вымышленное». И он собственными глазами видел, «как орел парил над головой главнокомандующего, который снял фуражку, перекрестился и закричал „ура“». [6, с.171]. Ф. Н. Глинка вспоминает: «Когда кончилось молебствие, несколько голов поднялись кверху и послышалось: „Орел парит!“ Главнокомандующий взглянул вверх, увидел плавающего в воздухе орла и тотчас обнажил свою седую голову. Ближайшие к нему закричали: „Ура!“, и этот крик повторился всем войском» [3, с.331]. Приведенные отрывки, которые различаются лишь небольшими деталями, подтверждают истинность излагаемых фактов.

Федор Глинка писал: «Роды и поколения людей проходят как тени по краткому пути жизни. Что же остается за ними в мире? Дела! Кто хранит их для позднейших столетии? История!» [3, с.297]. Можно продолжить эту мысль: «Как история хранит дела? Глазами и пером мемуариста!». Факты, изложенные на страницах воспоминаний, не всегда возможно сопоставить с историческими документами, поэтому они сами по себе уникальны и проверяемы только степенью правдоподобности. В случае, когда сопоставить факты не возможно, на историческое событие нужно смотреть «глазами документа» и «глазами мемуариста».

Подводя итог, отметим: несмотря на то, что Дрейлинг ограничивается лишь по-немецки скрупулезным и точным изложением военных событий, а мемуары Дуровой, вопреки канонам жанра военной мемуаристики, наполнены описанием своих чувств и эмоций, обоим авторам удалось сохранить и передать «ясное понятие о том времени, когда грозные тучи ходили в небесах Европы, когда повсюду гремело оружие и звучали цепи, когда кровь и слезы обливали смятенную землю, когда тряслись престолы и трепетали цари» [3, с.297]. В дальнейшем мы попытаемся рассмотреть сходства и различия между мемуарами и исторической прозой на основе записок Надежды Дуровой и исторического романа Михаила Загоскина «Рославлев, или русские в войне 1812 года».

Бібліографічні посилання

1. Вяземский П. А. Стихотворения. Воспоминания. Записные книжки. - М., 1988. -480 с.

2. Глинка С. Н. Из Записок о 1812 годе: [Электронный ресурс]. - Доступ к режиму: http://www.museum.ru/1812/ library/ glinka 1/index.html. - Заголовок с экрана.

3. Глинка Ф. Н. Письма русского офицера; Зиновий Богдан Хмельницкий, или Освобожденная Малороссия / Авт. вступ. ст. и коммент. Н.М. Жаркевич. - К., 1991. -493 с.

4. Давыдов Д. В. Стихотворения. Проза; Дурова Н. А. Записки кавалерист- девицы / Сост. В. П. Коркия. - М., 1987. - 649 с.

5. Дрейлинг И. Р. Воспоминания участника войны 1812 года. // 1812 год: Воспоминания воинов русской армии / Сост.: Ф. А. Петров и др. - М., 1991. - 475 с.

6. Мемуары декабристов. Южное общество / Под ред. И. В. Пороха и В. А. Федорова. - М., 1982. - 352 с.

7. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 8: Письма 1815-1830. - М., 1954. -300 с.

8. Пушкарева Н. Л. У истоков женской автобиографической прозы в России // Филол. науки. - 2000. - № 3. - С.62-69

9. Тартаковский А. Мемуаристика как феномен культуры // Вопр. литературы. - 1999. - № 1. - С.35-55.